Федор Капица - Русская проза XXI века в критике. Рефлексия, оценки, методика описания

– И все-таки, что кажется Вам самым выразительным качеством, знаком нашего времени?

– Знаете, у некоторых видов насекомых наблюдают такое явление, когда не достигшие состояния «имаго» личинки начинают размножаться и производят личинок же. Наша нынешняя культура – она несколько личиночная, подростковая. Я не первая, кто отмечает эту инфантильность. Я не хочу сказать, что это плохо. Я даже могу допустить что эту инфантильную культуру скоро сменит культура «старческая». Ведь с повышением уровня жизни (не у нас!), удлинением продолжительности жизни (опять-таки не у нас) доля пожилого населения будет значительно превышать долю «молодых». А это тоже не подарок.

– Вы знаете, мне кажется, что если рассматривать эту культуру как подростковую, то это те подростки, которые описаны в романе Стругацких «Хромая судьба». Другая человеческая порода. Но Вы сами где находитесь?

– Я как раз сейчас и пишу книгу о старости и об интересных для меня вещах, обрывающихся для старого человека, который постепенно начинает выпадать из реальной жизни. Вот моя старуха, сидит на стуле с дыркой в сиденье, бессмысленно улыбается… А что происходит с ее онемевшей для здешнего мира душой, где она, между жизнью и смертью?

– Многие, если не большинство Ваших героев – евреи. Если не возражаете, я бы хотела немного поговорить на эту тему. Кем Вы себя ощущаете в большей степени: еврейкой или русской? Как это сказывается на таких произведениях? В Вашем рассказе «Второго марта того года…» есть такие слова: «Какое-то темное жужжание слышала она вокруг, то было жукастое темно-коричневое “ж”, выползающее из слова “жидовка”…» И там же дальше: «…теплая медная пластинка с фамилией Жижморский, их ужасной, невозможной, постыдной фамилией». Для меня антисемитизм – это что-то из прошлого, среди моих ровесников евреем быть модно, мои знакомые меняют свои русские фамилии на еврейские фамилии своих бабушек и прабабушек. Как Вам кажется, что произошло, что является причиной такого поворота на сто восемьдесят градусов?

– Какой восхитительный вопрос. Знаете, что меня привело в восторг: неужели я дожила до времени, когда антисемитизм вышел из моды? Ваши слова о том, что среди ваших сверстников стало модно быть евреем, Ваше высказывание о повороте на сто восемьдесят градусов – не заблуждение ли это? Вы вращаетесь в каких-то небесных сферах? Я думаю, что с антисемитизмом у нас в стране по-прежнему все в порядке.

Я еврейка. Действительно, среди моих героев немало евреев. Их было немало в моем окружении в детстве. Замечу, что семья была по преимуществу еврейская. Были две русские невестки в доме, Таня и Тамара. Обе они очень любили мою бабушку, и вообще никаких межнациональных проблем в доме не было.

Но снаружи был враждебный мир – так я его девочкой воспринимала. В пятьдесят третьем году мне было десять лет. Родителей тогда с работы выгнали. Мама судилась, чтобы ее восстановили на работе. А меня отправили на лето в шахтерский поселок под Тулой к одной из невесток, к Тане. Мама боялась, что всех арестуют и вышлют. Уверена, что, случись такое, Таня меня у себя оставила бы.

В рассказе «Второго марта того года…» много автобиографического. Во всяком случае, я была той девочкой, которой умирающий от рака прадед пересказывал библейские истории. Эта картинка с годами делается все существенней. Собственно, не это ли есть культурное наследство, помноженное к тому же на любовь? Дед, конечно, знал оба еврейских: и идиш, и иврит, моя мама понимала, но не говорила, а я уже и не понимала. Только когда стала в школе немецкий изучать, догадалась, что идиш похож на немецкий… Но я помню пасхальный сейдер, видимо, пятьдесят второго года, последнего года жизни прадеда. Это было очень красиво, и историю об исходе я уже знала – благодаря прадеду…

Национальная идентификация еврейской девочки в 50-е годы – это, уверяю Вас, сюжет. Я его прожила остро. Это значило быть не хуже и не лучше, а быть другой… Хотелось быть как все… Время от времени мне давали понять во дворе, что я от них отличаюсь. Причем у меня были хорошие отношения с подружками по двору, но было нечто непреодолимое… А потом мне перестало хотеться быть как все. Вместо внешнего образовался внутренний мир, и чтение стало занимать огромное место в жизни.

Изгойство, даже в легкой форме, способствует внутреннему напряжению.

И я попыталась поделиться своими мыслями по этому поводу с уважаемыми читателями. Возможно, это имело для меня терапевтический результат. Мне кажется, что этой болезнью – переживанием своего еврейства – я больше не болею. Давно перестала ощущать еврейство как роковую неприятность. Оно не кажется мне сегодня ни преимуществом, ни заслугой, ни неприятностью. Более того, я настолько в этом смысле здоровый человек, что к антисемитам не испытываю никаких острых чувств. Да ради Бога, хотите ненавидеть евреев, пожалуйста. Только законы соблюдайте, которые запрещают преследование людей по национальному признаку. Никто не обязан никого любить. Но это было рекомендовано. Один человек говорил: дети, любите друг друга. Я думаю, Он прав.