Леонид Карасев - Гоголь в тексте

И более того, сама мысль о смерти очищает душу от скверны, во всяком случае, должна была бы очищать, если бы была продумана по-настоящему глубоко. «Будьте не мертвые, а живые души, – говорит Гоголь. – Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом…» [94]. А это значит, что страх смерти может быть ослаблен, отодвинут верой в жизнь вечную. Душа должна стремиться вверх, прочь от всего того, что тянет ее вниз, в царство «мертвых душ», в царство Зверя. Как раз такого движения не наблюдается в Чичикове, каким он явлен в первом томе поэмы. Нельзя сказать, что он безнадежно погряз во грехе, однако жизнь его скорее напоминает сон, нежели человеческую, исполненную высокого смысла жизнь. Чичиков живет и не живет одновременно. Его существование ущербно, искажено; оно примерно так же походит на жизнь подлинную, как обезьяна походит на человека.

Чичиков – фигура эмблематическая. И если в нем сидит обезьяна, значит, она сидит в самом народе. И хотя Гоголь хотел показать Россию лишь «с одного боку», взять такого героя, «чтобы показать недостатки и пороки русского человека, а не его достоинства и добродетели», от обобщений здесь не уйти. Интересующая нас тема обезьянства, то есть подражания, комического копирования, появляется в гоголевских текстах именно там, где ее в данном случае и следовало бы ожидать, – в моменты обобщений . Например, в «Шинели»: «…на святой Руси все заражено подражанием , всякий дразнит и корчит своего начальника» [95]. Или в «Мертвых душах»: «…бал, не в русском духе, не в русской натуре, черт знает, что такое: взрослый, совершеннолетний вдруг выскочит весь в черном, общипанный, обтянутый как чертик, и давай месить ногами». И далее: «Все из обезьянства , все из обезьянства !». Или еще определеннее – в беседе Гоголя с кн. Е. И. Репниной: «Француз играет, немец читает, англичанин живет, а русский обезьянствует » [96]. Тут у Гоголя в предшественниках А. Грибоедов («рождены мы все перенимать»; «ни звука русского, ни русского лица») и С. Шевырев, по «синтетической» теории которого русский народ «будет оборотнем , то италиянским, то французским, то немецким, то английским, то каким хотите, не изменяя в целом своей народной самостоятельности» [97].

Размышляя о будущности России в связи с проблемой западных «влияний», Гоголь приходит к заключению, что в вопросе заимствования западного опыта «русский народ невоздержан. Он перешел границы всего и впал в крайность. Жадно он схватился за все, что нужно и не нужно». В итоге – упадок хозяйства, земледелия. И снова – то же ключевое для нашего рассмотрения слово: «Страсть к обезьянству стала так велика, что мы готовы завести железные дороги прежде, чем подумали, откуда взять топлива» [98].

Рассуждая дальше, Гоголь пишет, что несмотря на «обезьянство», страсть к подражанию, русский народ сохраняет возможность на обретение лучшего положения. «Мы еще растопленный металл, не отлившийся в свою национальную форму; еще нам возможно выбросить, оттолкнуть от себя нам неприличное и внести в себя то, что уже невозможно другим народам, получившим форму и закалившимся в ней» («Светлое Воскресенье»). «Растопленный металл» в данном случае то же, что и «обезьянство». Это возможность изменения, в том числе и в лучшую сторону, в сторону расцвета духовного. А именно этой мыслью держится план гоголевской поэмы, которая должна была рассказать о превращении души «мертвой» – в живую. И вот почему Чичиков сопоставлен именно с обезьяной, а не с каким либо другим животным.

Среди всех зверей обезьяна занимает совершенно особое место, и если можно смело провести черту между человеком и любым животным, сказав, что они принадлежат к разным мирам, то в случае с обезьяной это не так. Обезьяна подозрительно похожа на человека; она будто намекает на его звериное прошлое. В гоголевские времена идея родства человека и обезьяны была весьма популярной; по Бюффону, например, обезьяна – это деградировавший человек; тогда же создавались целые серии рисунков, которые показывали, как человек превращается в обезьяну и наоборот. Подводя итог сказанному, можно предположить, что Гоголь строил план своей поэмы, опираясь в том числе и на эту аналогию. Что касается вопроса о том, делалось это сознательно или нет, то ответ найти вряд ли удастся, поскольку никаких свидетельств по этому поводу не осталось. В принципе, это и не столь важно: главное, что звериная тема оказалась органичной, созвучной замыслу, а сам Чичиков-обезьяна как нельзя лучше соответствовал плану, согласно которому ему предстояло когда-нибудь превратиться в человека. Однако как раз с этой метаморфозой возникли серьезные трудности.