Леонид Карасев - Гоголь в тексте

Возвращаясь к началу «Страшной мести», к самой первой ее главе, мы можем увидеть следы все той же конструкции. Сначала – яркая картина свадьбы (праздник зрения), затем заминка, связанная с появлением колдуна, а затем вновь продолжение пиршества. Все исправляет «бочка меду» и ведро «грецкого вина» («пировали до поздней ночи, и пировали так, как теперь уже не пируют»). В финале – общая картина «ухудшения», или деградации, исходного положения дел: пьяные козаки падают на землю, засыпая где попало: под лавками, возле хлева (ассоциации, связанные с хлевом комментировать не нужно). В восьмой главке «Страшной мести» – все тот же сюжет, но с ослабленным первым звеном. Блеска и сияния в начале нет (хотя картина собравшихся на пиршество ляхов с «чокающими» шпорами и «бряцающими» саблями все же присутствует), зато потом идет описание гулянки с набором всяких пьяных безобразий. Все это заканчивается ключевым определением происходящего: «общий содом », то есть указанием на ту область телесного низа, которая – в норме – предназначена для извержения остатков переработанной пищи, а не для каких-либо других упражнений.

Из «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» возьмем две главы, в которых схема сюжета поглощения представлена наиболее выразительно. Это вторая и седьмая главы. В самом заголовке второй главы, «из которой можно узнать, чего захотелось Ивану

Ивановичу, о чем происходил разговор между Иваном Ивановичем и Иваном Никифоровичем и чем он окончился», уже содержится интересующая нас схема (если, конечно, смотреть на дело исключительно с предлагаемой точки зрения).

Сначала – картина рассматривания. Иван Иванович лежит под навесом в саду, думает о своем хозяйстве; затем, как пишет Гоголь, «глаза его отыскали новые предметы, перешагнули чрез забор в двор Ивана Никифоровича и занялись невольно любопытным зрелищем» (зрение-поглощение). Соседская баба выносит на просушку вещи своего хозяина, и здесь, когда заходит речь о кафтане, не обходится без упоминания о разноцветье, блеске и сиянии: «Все мешалось вместе , составляя для Ивана Ивановича очень занимательное зрелище , между тем как лучи солнца , охватывая местами синий или зеленый рукав, красный обшлаг или часть золотой парчи, или играя на шпажном шпице, делали его чем-то необыкновенным …».

Появление ружья изменяет течение сюжета. Начинается торг двух соседей, Иван Иванович предлагает за ружье свинью, чем страшно возмущает Ивана Никифоровича. Спор перемежается закуской, затем перерастает в ссору. Является ключевая фраза: «Иван Иванович, с вами говорить нужно, гороху наевшись ». А заканчивается все кукишем, который Иван Иванович выставляет своему соседу. Такой финал – горох против кукиша ; одно, если говорить о стихии «материально-телесного низа», стоит другого. Как ни трактуй эту пару, а ничего другого, кроме упоминания о двух выделительных возможностях организма, тут не выжмешь. Я ничего не говорю о «гусаке», ставшем главной причиной обиды Ивана Ивановича. Гусак тут действительно ни при чем (оставим его фрейдистам) [59], поскольку не всем составом повести, не всеми ее ходами и деталями, а лишь определенным уровнем ее устройства мы занимаемся, пытаясь проследить, как этот слой проявляет себя в тех или иных ситуациях, оказывая влияние на ход и направление сюжета.

То же самое можно сказать и о седьмой, заключительной главе повести, которая является седьмой лишь условно и составляет единой целое с главой предыдущей. Дело, собственно, не в этом делении, а в том, что конец повести – по своему «рангу» – сопоставим с ее началом. А начало истории, как мы помним, являет собой феерию блеска и сияния в соединении с темой поглощения-поедания, с тем, что Ж.Делез назвал бы «съедобной природой вещей» [60]: «Славная бекеша (…) что за объедение (…) бархат! серебро! огонь !». В середине главы рассказывается об обеде, на который были приглашены оба враждующих соседа; об обеде, о котором Гоголь говорит, что не хочет его описывать, и все равно описывает. В финале же дана картина всеобщей деградации, старения, закрепленная последними словами повести: « серые массы грязи » и « неприятный для слуха звук» – чавканье месящих грязную жижу конских копыт.

В трех историях, рассказанных дъячком Диканьской церкви, интересующая нас фаза движения сюжета представлена и в событийно-метафорическом плане (гиперболы, подробности, суматоха), и в плане фактическом. В «Вечере накануне Ивана Купала» желание Петруся заполучить побольше золота исходно осмысливается в «пищевом» ключе, а именно как чувство голода : «…куры так не дожидаются той поры, когда баба вынесет им хлебных зерен , как дожидался Петрусь вечера» (связка червонцы – хлебные зерна очевидна; см. также известное: «денег куры не клюют»). Затем показан сам клад: «пламя выхватилось из земли; середина ее вся осветилась. Далее мотив изобилия, переполненности: «Червонцы, дорогие камни, в сундуках, в котлах, грудами были навалены ». «Котлы» как аналоги желудка, как раз кстати (в «Заколдованном месте» тоже будет котел). Наконец, убийство ребенка (плата за золото) также включено в тему еды. Как только Петрусь отрубил ребенку голову, ведьма схватила тело и стала пить кровь из горла. В финале – третья фаза бурного, неправедного процесса, итог деградации – пепел и «битые черепки» вместо червонцев.