Илья Франк - Прыжок через быка

«В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, – словом, все те, которых называют господами средней руки. В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод. Въезд его не произвел в городе совершенно никакого шума и не был сопровожден ничем особенным; только два русские мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к экипажу, чем к сидевшему в нем. “Вишь ты, – сказал один другому, – вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?” – “Доедет”, – отвечал другой. “А в Казань-то, я думаю, не доедет?” – “В Казань не доедет”, – отвечал другой. Этим разговор и кончился. Да еще, когда бричка подъехала к гостинице, встретился молодой человек в белых канифасовых панталонах, весьма узких и коротких, во фраке с покушеньями на моду, из-под которого видна была манишка, застегнутая тульскою булавкою с бронзовым пистолетом. Молодой человек оборотился назад, посмотрел экипаж, придержал рукою картуз, чуть не слетевший от ветра, и пошел своей дорогой».

Два русские мужика, встретившиеся Чичикову, разыгрывают плюс-минус: «доедет» – «не доедет». Эти два мужика и есть сам персонифицированный прием.

Персонификация приема повторится потом при встрече Чичикова на дороге с коляской, в которой едет губернаторская дочка – его «Прекрасная Дама» (и Чичиков пока еще не знает, с кем встретился, пока для него это лишь чудесное видение [113]). Бричка Чичикова наезжает на губернаторскую коляску, и, чтобы распутать упряжь и развести экипажи, на коней садятся дядя Митяй и дядя Миняй. То есть проявляется схема: Хозяйка зверей с двойниками-зверями (что подчеркнуто их нахождением на конях) по бокам, причем разными (поскольку один – тень другого):

«Сухощавый и длинный дядя Митяй с рыжей бородой взобрался на коренного коня и сделался похожим на деревенскую колокольню, или, лучше, на крючок, которым достают воду в колодцах».

«Дядя Миняй, широкоплечий мужик с черною, как уголь, бородою и брюхом, похожим на тот исполинский самовар, в котором варится сбитень для всего прозябнувшего рынка, с охотою сел на коренного, который чуть не пригнулся под ним до земли».

Потом они все пересаживаются, меняются местами, пока их не прогнали.

А вот Чичиков сразу ставится автором вне приема! «В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод». То есть ни плюс, ни минус (и так три раза). Основной прием на Чичикова не распространяется. Интересно почему?

Возможно, потому, что он, в отличие от встреченных мужиков, на самом деле не «русский». (Ведь когда в сказках говорится, что «русским духом пахнет», это означает, что слышен запах человека, то есть запах, непривычный, скажем, для Бабы-яги или Кощея Бессмертного.) Чичиков – иностранец (даром что Гоголь уверяет нас в его русскости) – в том же смысле, в каком Воланд у Булгакова представляется иностранцем.

Чичиков на бричке – мифическая фигура, это не человек, это «Тень» каждого из многочисленных персонажей, кого он встречает, это отражение. С каждым персонажем он ведет себя соответственно, перенимая манеру собеседника, и, конечно, поэтому всем нравится. В книге нет главного героя, кроме «Тени». Он же – гоголевский «смех», то есть основной прием, то есть «хромой бес»: плюс-минус. Гоголь умирает практически в каждом предложении: плюс-минус. А иногда умирает, оживает (в гробу), снова умирает: минус – плюс – минус. [114]

«Мертвые души» строятся на том же принципе, что и «Хромой бес» Луиса Велеса де Гевара: бес ходит, поднимает крыши и подсматривает, как живут люди, они же его не видят. Ну и, конечно, скупка мертвых душ, владение мертвыми душами говорят сами за себя. [115]

Как путешествие и встреча с различными людьми часто строится так называемый роман воспитания. Скажем, «Годы учения Вильгельма Мейстера» Гёте, или «Война и мир» Толстого (например, в отношении Пьера Безухова), или «Капитанская дочка» (путь и взросление Петра Гринева). «Мертвые души» – роман, прямо противоположный роману воспитания. «Тень» не может измениться в своей сущности, она может лишь отражать различных людей. (И на этих людей, отбрасывающих одну и ту же «Тень», распространяется ее мертвящая сущность. Они словно превращаются в тени «Тени». Они представляют собой такую же «окаменевшую группу», как и персонажи комедии «Ревизор» в самом ее конце, при появлении ревизора. Но те и были с самого начала «окаменевшей группой», а в развязке это лишь стало явным.) «Мертвые души» относятся к роману воспитания, да и к любому «нормальному» произведению, как минус к плюсу. За это мы их и любим. [116]