Сергей Кавтарадзе - Анатомия архитектуры. Семь книг о логике, форме и смысле

Чтобы стало еще понятнее, вспомним сцену бала из романа «Мастер и Маргарита», тот эпизод, в котором мы в последний раз встречаемся с несчастным Берлиозом. Булгаков все время подчеркивает, что Воланд разговаривает с отчлененной от тела головой. Но мы прекрасно понимаем, что он общается с Берлиозом, а не только с частью его тела, пусть даже и наиважнейшей.

– Михаил Александрович, – негромко обратился Воланд к голове, и тогда веки убитого приподнялись, и на мертвом лице Маргарита, содрогнувшись, увидела живые, полные мысли и страдания глаза. – Все сбылось, не правда ли? – продолжал Воланд, глядя в глаза головы.

Ровно то же самое можно отнести и к миру в целом. С точки зрения Платона и неоплатоников, мир также един и по смыслу шире суммы его частей. В этом плане обычные для нас слова о том, что Вселенная состоит из множества галактик, античным философам показались бы некорректными, как бы ни были они потрясены достижениями современной науки, ибо мироздание не может быть простым результатом сложения собственных составляющих. В то же время наши представления о расширяющейся Вселенной, возникшей в результате Большого взрыва, древние греки и их ренессансные последователи восприняли бы как блестящее подтверждение гипотезы Платона, вложенной им в уста героя своего диалога «Тимей». Мир создан единым и единственным. За его пределами ничего нет, ибо это излишне и поставило бы под сомнение само совершенство Творения. Все, что внутри мира, не существует само по себе, но является частью целого. Это относится не только к объектам природы, но и к живым существам, в частности к людям.

Рис. 4.18. Бог как архитектор мира. Фронтиспис иллюстрированной французской Библии (Bible Moralisée). Манускрипт. 1220–1230-е гг. Австрийская национальная библиотека, Вена [129]

Единое не имеет формы, поскольку, будучи самодостаточным, не нуждается в ней, как и ни в чем вообще. Однако материальный космос оформлен, и не трудно догадаться, что речь идет о сфере. Кстати, к уже известным аргументам, объясняющим, почему именно шар является наиболее подходящей фигурой для оформления Вселенной, философы во главе с Платоном добавили еще один. Чтобы оставаться совершенным, мир не должен никуда двигаться, ему следует оставаться на месте. Однако, будучи наделенным жизнью, он не может существовать неподвижно. Единственный выход из этого противоречия – вращение вокруг собственной оси, что обрекает все мироздание на шаровидную форму.

Итак, он путем вращения округлил космос до состояния сферы, поверхность которой повсюду равно отстоит от центра, то есть сообщил Вселенной очертания, из всех очертаний наиболее совершенные и подобные самим себе, а подобное он нашел в мириады раз более прекрасным, чем неподобное.

Будь Платон материалистом, можно было бы сказать, что мир, с его точки зрения, это организм. Однако дело обстоит сложнее. Космос действительно виделся философу одушевленным, наделенным умом и душой. Но на обычное живое существо он вовсе не похож. Чтобы объяснить, в чем дело, нужно обратиться к другому достижению античных философов.

Еще задолго до Платона и Аристотеля греки осознали необоримую изменчивость мира, непрекращающийся процесс становления и, следовательно, изменения всякой вещи. Возьмем, например, то самое яблоко, о котором мы вели речь раньше, или что угодно еще. Дотронемся до яблока на мгновение. Еще раз… Прошло всего несколько секунд, но было ли во второй раз яблоко тем же самым? Конечно, покупая фрукты в магазине или на рынке, мы исходим из того, что, пока расстаемся с деньгами, яблоки остаются теми же. Но в нашем эксперименте, тронув плод в первый раз, мы коснулись того, к чему никогда не прикасались прежде. Во второй раз мы имеем дело с другим яблоком, с тем, что уже познало прикосновение наших пальцев. И вообще: то, первое, существовало, к примеру, в 10 часов 45 минут, а второе – уже в 10 часов 45 минут и еще 3 секунды и, следовательно, было не тем же самым. В этом смысле знаменитое высказывание Гераклита немного сбивает с толку: дважды нельзя войти не только в одну и ту же реку (понятно, что она течет и вода все время другая), но и в одну и ту же даже самую стоячую лужу. Эта неуловимость предметного мира очень беспокоила античных философов. Можно ли рассуждать о свойствах того, что и мельчайшее мгновение не остается самим собою? Выход был найден в теории о том, что все, с чем мы имеем дело в повседневной жизни, то есть вещи, явления и даже абстрактные понятия, это лишь тени неизменных и совершенных идей, обволакивающих космос мыслительным туманом. Собственно, Ум мироздания тем и занимается, что мыслит, во-первых, сам себя (как и наш, впрочем), а во-вторых, бесконечное число идей ( эйдосов ), с чьими несовершенными копиями мы имеем дело на земле. Именно идеи, поскольку они неизменны, суть настоящее и подлинное, а все реалии предметного мира – лишь тени, транслируемые Мировой душой в нашу Вселенную. Таков смысл того самого идеализма, с которым еще недавно истово боролись последователи марксистско-ленинского учения о диалектическом материализме.