Авишай Маргалит - Достойное общество

Мой основной тезис состоит в том, что унижение, как правило, подразумевает человечность унижаемого. Унижающий подвергает свою жертву остракизму как нелюдя, однако акт отторжения как таковой предполагает, что отторгаемый сам является личностью. Данное утверждение близко по духу к гегельянской диалектике господина и раба. Господин стремится к абсолютной власти над рабом, однако в то же время он желает, чтобы раб признавал его абсолютную власть над ним. Это два конфликтующих желания. Установка хозяина в данном случае такая же, как у футбольной команды, которая, с одной стороны, хочет разгромить соперника, но, с другой – желает, чтобы ее победа воспринималась как достижение. Сокрушающая победа снижает ценность выигранного матча, так как свидетельствует о несостоятельности побежденной команды. Здесь-то и кроется противоречие: желание разгромить противника соседствует с нежеланием этого. Хочется одновременно и одержать решительную победу, чтобы продемонстрировать полное превосходство над противником, и не допустить его полного разгрома, чтобы сохранить ценность достигнутого превосходства.

Если рассматривать взаимоотношения «господин – раб» в рамках дихотомии унижения и уважения, то само по себе унижение раба хозяином представляется внутренне противоречивым. Ведь для того, чтобы акт унижения, подразумевающий отрицание человечности унижаемого, мог иметь место, унижающий должен воспринимать свою жертву как существо сознательное, а значит, обладающее внутренней человеческой ценностью. Акт унижения характеризуется демонстрацией абсолютного превосходства при одновременном стремлении к признанию, а это сочетание невозможно на чисто понятийном уровне. Абсолютное превосходство достижимо только над тем, кто или что не является человеческим по своей природе; признание же может быть получено только от других людей.

Отношения «господин – раб» вооружают нас простым способом проверки допущений, на которых основывается унижение. Институт рабства как таковой – в тех формах и проявлениях, в которых он существовал, к примеру, в Древнем Риме или на американском Юге, – свидетельствует о том, что при всей его угнетающей жестокости он никогда не основывался на восприятии раба как обычной вещи или тягловой лошади. Это вовсе не значит, что отношение господ к рабам становилось гуманнее по причине человечности последних. И все же детей рабов с американского Юга крестили в церкви, но при этом никто не считал, что крестит плуги или пони. Рабов действительно продавали на невольничьих рынках, и потенциальные покупатели действительно осматривали их зубы, чтобы убедиться, насколько те здоровы, точно так же, как при покупке лошадей. Сама по себе практика работорговли показывает, что рабы обладали меновой стоимостью, однако применявшиеся к ним требования касательно принадлежности к христианской конфессии свидетельствуют о том, что работорговцы вполне ясно осознавали их человечность.

Что же до Древнего Рима, то, как справедливо отмечает Поль Вен, господа здесь относились к своим рабам как к людям изначально незрелым и в принципе неспособным к взрослению 25 25 Veyne P. The Roman Empire // Veyne P. (ed.). A History of Private Life. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1987. . Прямые свидетельства этого обнаруживаются во многих языках мира, в которых раб мужского пола обозначается словом «бой», то есть «мальчик» (puer на латыни, na’ar на иврите, boy на американском Юге). Я считаю, что такое словоупотребление говорит об отношении к рабам скорее как к недочеловекам, нежели как к нечеловекам. С одной стороны, рабам приписывались психологические качества, однако, с другой стороны, это были качества, применимые только к детям. Вен упоминает о Плавте, который забавлял публику живописанием влюбленного раба 26 26 Ibid. P. 55ff. . Описание зрелых человеческих чувств раба воспринималось его слушателями как такой же гротеск, каким в наше время показалась бы история бурной, страстной любви, вспыхнувшей между воспитанниками детского сада. Действительно, в нашей культуре взрослые не воспринимают детей как недочеловеков, однако отношение к рабам или «туземцам» как к детям вполне обоснованно трактуется как отношение к недочеловекам. Такая установка предполагает отношение к рабам как к детям, которые никогда не вырастут и не научатся отвечать за свои поступки. Вероятно, хорошей параллелью в данном случае послужило бы принятое в рамках нашего общества отношение к людям, страдающим синдромом Дауна. Такие люди многим кажутся неполноценными из‐за своей характерной «монголоидной» внешности. Эта внешность ассоциируется с представлением о том, что страдающие синдромом Дауна не способны в полной мере повзрослеть. Я утверждаю, что, какими бы ужасающими и жестокими ни были условия угнетения, люди, ответственные за их создание, полностью осознают, что они имеют дело с такими же, как они, представителями рода человеческого. Японские трудовые лагеря для военнопленных пользовались печальной известностью из‐за варварской жестокости условий содержания узников, однако сохранились свидетельства о том, что комендант одного из этих отвратительных лагерей брал с собой узников-рабов в горы любоваться вишнями в цвету, полагая, что никому, включая даже совершенно неприкасаемых, нельзя отказывать в возможности насладиться столь прекрасным видом. Нацистская пропаганда часто сравнивала евреев с крысами: если крысы отравляют колодцы, то евреи воспринимались как «отравители культуры». И все же, несмотря на все усилия нацистской пропаганды доказать обратное, отравитель культуры никак не может быть крысой. Даже такой архирасист, как Генрих Гиммлер, был вынужден признать в своей знаменитой речи, обращенной к эсэсовским комендантам в Познани, что убийство людей в лагерях смерти несравнимо с убийством крыс. Усилия убийц, направленные на подавление естественных чувств при убийстве несчастных, считались гораздо более «героическими», чем при истреблении крыс. Особая жестокость по отношению к жертвам трудовых лагерей и лагерей смерти и в особенности унижения, которые им приходилось там терпеть, объяснялись их человеческой природой. Будь узники животными, их мучители не подвергали бы их такому насилию уже хотя бы потому, что животные не укоряют взглядом.