Александр Бикбов - Грамматика порядка. Историческая социология понятий, которые меняют нашу реальность

Александр Дугин. Официальный сайт (, последний доступ 19.03.2013).

См., например, подтвержденные в 2000 г. программные заявления, озвученные десятью годами ранее: «“Тотальный традиционализм”…как особая идеология, ратующая за полный и бескомпромиссный возврат к ценностям традиционной священной цивилизации, чьим абсолютным отрицанием является современная материалистическая и секуляризированная цивилизация – “современный мир” как таковой» ( Дугин А . Пути Абсолюта. М.: Арктогея, 1990. Предисловие; 2-е изд.: Абсолютная Родина. М.: Арктогея, 2000).

Нетрадиционность традиционализма Дугина может служить темой отдельного исследования. См.: Умланд А., Шеховцов А . Philosophia Perennis и «неоевразийство»: роль интегрального традиционализма в утопических построениях Александра Дугина // Форум новейшей восточноевропейской истории и культуры. 2010. № 2 (, последний доступ 19.03.2013).

Постмодернизм становится господствующей теоретической установкой на относительно краткий период, во второй половине 1990-х годов. Однако интеллектуальные последствия академической дерегуляции могут выражаться в гораздо большем разнообразии форм, в том числе прямо отрицающих свое генетическое родство. Так, сторонники упомянутой «мультипарадигмальности» в социологии могут критиковать постмодернистов, к слову, крайне расширительно толкуя эту принадлежность, но придерживаться общего с ними тезиса о «конце больших нарративов», который в послесоветском контексте методологически дооформляет даже не отдельные интеллектуальные позиции, а глобальный отказ от «единственно верной теории» догматического марксизма. В свою очередь, этот общий отказ и тяготение к логике «мульти-» служит поводом для их осуждения справа. Здесь можно заметить, что вполне хайдеггеровские мотивы критики «постмодернизма» как беспочвенной, т. е. «блуждающей» мысли, вскрывает за коллизией «традиционализм versus постмодернизм» не только политическую, но и не менее глубоко укорененную интеллектуальную оппозицию между эссенциализмом и релятивизмом, в целом характерную уже для первой половины XX в.

А не исключительно реактивно-протестная.

В этом контексте российский «средний класс» означает уже не залог политических преобразований, а разновидность коммерческого ресурса для европейских производителей: «Хотя энергия представляет собой наиболее значимый фактор [в российской экономике], но впечатляющие темпы роста наблюдаются также в секторе услуг. При своем сильном и непрерывном росте и своем новом среднем классе Россия представляет собой важный развивающийся рынок прямо по соседству с нами, который открывает возможности для предприятий Европейского союза» (Ibid.). Превращение «среднего класса» в сугубо экономическую категорию потребителей прослеживается также по документам, относящимся к Индии (2006), Китаю (2006) и даже международной миграции (2007).