Дмитрий Фалеев - Бахтале-зурале! Цыгане, которых мы не знаем

— В Советском Союзе нам лучше жилось — красть было проще, — признался мне как-то один цыган из молдавских котляров. — На складах, на заводах все было государственное, ты договоришься, и русские начальники сами тебе это в табор привозят. Получалось, что и крали-то чужими руками! Очень удобно. А потом — приватизация, все стало чье-то, а не общественное. Расхищать перестали. Потому что опасно.

Но это изнанка и закулисье. Греко как барон таких откровений себе не позволяет.

Я его спрашиваю:

— Греко, послушай, а если бы сейчас дали тебе четверку лошадей, повозку, кнут, уехал бы в кочевье?

— Гулять? Нет. Я не согласен! — отвечает Греко.

— Мы — цыгане-домоседы, — вторит Амбрэл. — Мы привыкли работать на одном месте. У нас дети учатся. Другая жизнь.

— И не тянет?

— Нет!

Но вот эпизод — его рассказал мне Олег Котельников, питерский художник. Он ехал автостопом и застрял на трассе — где-то под Вологдой, никто не берет. Голосуй, не голосуй — все машины мимо. Какая-то деревня. Пошел, познакомился. Кончилось тем, что на ночь Олега приютили цыгане. Жили они в деревянном доме, посреди которого была расставлена палатка. Мебели не было, а палатка стояла! Цыгане Олегу постелили на скамье, а сами спали внутри палатки. Сила привычки.

Из-под Ленинграда, со станции Поповка, табор мустафони тоже переехал.

— Почему так решили?

— Дела не шли, — отвечают цыгане. — Сын у барона погиб на рельсах — попал под поезд. Несчастливое место.

— А в Иванове счастливое?

— В Иванове счастливое!

— Я тут родился! — произносит Женико, как будто хвастается.

В Ивановскую область мустафони вернулись в 95-м. Сперва они устроились рядом с Бурмакино (по шуйской дороге), на краткий период объединившись с табором немцони. Построили времянки, но там было тесно, ни света, ни газа, и через год кумпании разъехались — одна в Горино, другая в Панеево.

Интересный факт: Греко в Бурмакино времянку не делал — зимовал в палатке, по старинке — с буржуйкой, на цыганской перине. Герой? Герой! Но на этот героизм его вдохновила обычная жадность! Старик прижимистый, копейки считает. Это, я думаю, в нем говорило эхо голодного военного детства, бессознательный страх воспоминаний о той нищете. А, впрочем, неважно — хотел так и сделал; большой характер — оригинальный, самостоятельный; это — основа.

В Панеево котляры обустроились с необычной основательностью — жилье оформили, ввели в эксплуатацию, получили прописку. Хотя и с потугами, а налоги платят — на имущество, на землю. Провели в табор свет, провели в табор газ. Все по закону. Есть, разумеется, несколько домов, возведенных нелегально, в администрации об этом знают, но смотрят сквозь пальцы — то ли повязаны, то ли им некогда, то ли не с руки… Да и пускай! Привыкли к цыганам. Пятнадцать лет они уже здесь! Табор невеликий — тридцать два дома — но колоритный. Живут-поживают.

А родственники — в Пери, Тюмени, Одессе, Самаре, Туле, Малоярославце, Ростове Великом, Москве, Александрове. Где только нет!

Как же они там?

В поселке Пери одна часть — русская, другая — цыганская. Иду по русской. На дворе — апрель месяц. Под ногами — слякоть, вокруг — промозглость. Убогие домишки с пустыми окнами. Свинцовое небо. Старые деревья. Косые заборы. В огородах долеживают свое последние островки снега; он жесткий и грязный — его как будто сюда положили перед тем, как выбросить. Пес, похожий на старую мочалку с четырьмя лапами, шумно лакает из лужи воду. Безысходная серость. Неуютно и сыро.

Вдруг — ярко-синяя косынка! Красная юбка. Рядом с ней — желтая… На-ча-лось!

Как будто в уныло черно-белом кино внезапно очутились цветные персонажи!

Цыганская улица!..

…Одно лицо — смуглое, длинное, с тонкими чертами; нос узкий, с горбинкой, глаза как рыбки, завлекалка вьется… Взгляд не отвести! На пальцах левой руки три перстня, запястье обхватывает серебряный браслет. На вид лет пятнадцать, но глаза взрослые. Голова в косынке — значит, замужняя.

Другая — косенькая, как Гончарова, круглолицая, с большими губами. Настоящая Африка! Одета беднее. Серьги попроще и перстень один.

В домашних тапках — через все бездорожье распухшей и склизкой апрельской нови. Соседки? Подружки? Заметив меня, переглянулись — кто я такой? Беспечно, но искоса. Отправились дальше. По ходу привычных таборных забот. Они тут дома, а русские в гостях.

Улица такая, как будто по ней только что проехалась колонна «бэтээров», вся в жижу и кисель, без сапог не пройдешь, утонешь по колено. Какие-то участки выложены гатью из бревен и досок. Дома большие, плотно жмутся друг к другу, не оставляя их обитателям ни единого шанса на огород, сад или клумбу. Кое-где сохранились времянки старой застройки. Кумпания тимони въехала в Пери еще в 1971 году, но деньги на строительство нормальных домов — «с фундаментом, с печью» — появились не сразу. Сейчас у многих под окнами припаркованы автомобили. На крышах антенны. Основательно живут.