Ричард Прам - Эволюция красоты. Как дарвиновская теория полового отбора объясняет животный мир – и нас самих

ГАМЛЕТ. То, что если вы добродетельны и красивы, ваша добродетель не должна допускать собеседований с вашей красотой.

ОФЕЛИЯ. Разве у красоты, мой принц, может быть лучшее общество, чем добродетель?

ГАМЛЕТ. Да, это правда; потому что власть красоты скорее преобразит добродетель из того, что она есть, в сводню, нежели сила добродетели превратит красоту в свое подобие; некогда это было парадоксом, но наш век это доказывает. Я вас любил когда-то [360].

Лукавый Гамлет с куда б о льшим скепсисом смотрит на «собеседование» красоты и добродетели (то есть честности), нежели греческая ваза Китса. Красота, по его словам, превращает правду в сводню [361], поставщицу лживой и поверхностной любви. По сути дела, Гамлет выдвигает истинно фишеровское предположение, что власть красоты на самом деле пагубна для честности [362]. Парадокс Гамлета и есть та проблема, с которой мы все сталкиваемся, пытаясь примирить чарующую силу красоты с неизбывным желанием видеть в ней некий высший смысл, абсолютное благо, показатель универсального, объективного качества.

И вот, с одной стороны, у нас Китс и его стихи как совершенное воплощение нашего глубинного стремления видеть в красоте правдивый «знак качества», своего рода критерий превосходства. А с другой стороны, у нас Гамлет, чей жизненный опыт научил его, что красота и правда не всегда идут рука об руку; красота – это просто красота, и она не только не является свидетельством истины, но и нередко противоречит ей. С одной стороны, в красоте видится «смысл»; а с другой – за красотой признается власть искажать истину. Эти противоречащие друг другу точки зрения как раз и лежат в основе современного научного спора, который я отразил в этой книге.

Тот же интеллектуальный раскол рисует Исайя Берлин в своем эссе «Еж и Лиса», разбирая известный древнегреческий афоризм как метафору противоположных друг другу интеллектуальных подходов: «Лиса знает много всего [363], а еж знает лишь одно, но самое важное».

Согласно Берлину, люди с мышлением Ежа в поисках «гармоничного мироздания» смотрят на мир сквозь призму «центрального видения». Интеллектуальная миссия Ежа – при любой возможности нести свою главную идею другим. Люди с мышлением Лисы, напротив, не соблазняются одной-единственной главной идеей. Лису увлекает сложность и разнообразие мира, которые она вовсе не пытается подогнать под одну всё объясняющую концепцию. Ежи выполняют важную миссию. Лисы просто играют ради удовольствия от игры. И, как дети, бросают надоевшие игрушки, чтобы начать новую забаву.

Интеллектуальные подходы берлиновских «Ежа и Лисы» дают возможность по-новому взглянуть на сооткрывателей естественного отбора: Лису-Дарвина и Ежа-Уоллеса. Оба начали общий путь, интуитивно разгадав механизм адаптивной эволюции путем естественного отбора, но затем круто разошлись, развивая эту ключевую идею дальше. Наблюдая разнообразие явлений в живой природе, Дарвин выдвинул новые биологические теории филогении, полового отбора, экологии, биологии опыления и даже экосистемных услуг (например, в его исследовании экологической роли дождевых червей), не считая многих других. Каждая теория в чем-то отличалась от прочих, требуя новых доказательств, логических рассуждений и фактов. Уоллес же, несмотря на широту своих эмпирических познаний, начал борьбу за «чистый дарвинизм», в котором вся биологическая эволюция была сужена до единственного всемогущего механизма – адаптации путем естественного отбора.

Этот конфликт между «ежами» и «лисами» в эволюционной биологии не утих и в наши дни. В последние десятилетия вполне «лисьи», дарвиновского толка дисциплины, такие как филогенетика и эволюционная биология развития (известная как evo-devo), сумели пробиться на видные места в эволюционной биологии, в которой долгое время преобладали, а лучше сказать – самоуправствовали «ежи»-адаптационисты [364]. В этой книге я постарался доказать, что дарвиновская теория эстетической эволюции должна быть непременно восстановлена в правах. Каждая из дарвиновских дисциплин ориентирована на разнообразие как таковое – «обширное множество» особых случаев, – а не на догматичное приложение адаптивного процесса.

Последние страницы «Происхождения видов» Дарвин завершил поэтичными и вдохновляющими словами о величии эволюционного воззрения на жизнь и ее разнообразие. Позднее, в «Происхождении человека…», он не менее красноречиво обрисовал и величие эстетического взгляда на жизнь. Я ставил себе целью вернуть к жизни дарвиновскую теорию эстетической эволюции и во всей полноте, богатстве и сложности представить этот эстетический подход к живому миру. И здесь я хотел бы завершить свою работу рассуждением о том, какое положительное влияние способно оказать эстетическое восприятие мира не только на науку и человеческую культуру, но и на развитие новых, основанных на взаимном уважении, продуктивных отношениях между ними.