Ричард Прам - Эволюция красоты. Как дарвиновская теория полового отбора объясняет животный мир – и нас самих

Боязнь ввести сексуальное наслаждение в сферу научного изучения во многом сохраняется и в наши дни. В результате мы имеем выхолощенную, стерилизованную науку, не располагающую ни рабочими теориями, ни соответствующей терминологией, чтобы продуктивно изучать роль сексуального наслаждения в природе и в человеческом обществе.

Причудливым следствием этой традиционной системы взглядов стал необъяснимый переворот с ног на голову в представлениях о рациональности природы. Поскольку животным было отказано в активном эстетическом участии в эволюционном процессе, мы пришли к выводу, что выбор, который делают животные, отражает всеобщую рациональность естественного отбора. Но при этом сами мы, конечно, понимаем, что люди могут вести себя крайне иррационально, когда речь заходит о сексе и любви. И вот поскольку животные не наделены достаточными когнитивными способностями, чтобы избежать грубой логики адаптации, глупые твари ведут себя рациональнее, чем мы сами. Как бы иронично это ни звучало, с данной точки зрения когнитивная сложность человека лишь наделяет нас дополнительными возможностями быть иррациональными!

Еще одно важное следствие эстетического взгляда на эволюционную биологию касается такой болезненной страницы в политической и этической истории [365]XX века, как евгеника. Евгеникой называли научную теорию, которая утверждала, что человеческие расы, классы и этнические группы приобрели в ходе эволюции адаптивные различия в генетическом, физическом, интеллектуальном и моральном качестве . Евгеника также превратилась в организованное социальное и политическое движение, цель которого заключалась в практическом применении этой ущербной теории для «улучшения» человеческого населения путем социального и юридического контроля за выбором половых партнеров и деторождением. Поскольку евгеника в первую очередь занималась эволюционными последствиями выбора половых партнеров, она остается особенно значимой для полового отбора и эстетической эволюции человека.

Биологи-эволюционисты не любят обсуждать евгенику по самым разным причинам. Во-первых, в период с 1890-х по 1940-е годы каждый профессиональный исследователь, занимавшийся генетикой или эволюционной биологией в Соединенных Штатах и в Европе, был либо ярым поборником идей евгеники, либо активным участником социальных программ, связанных с евгеникой, либо просто сочувствующим. Точка. Неудивительно, что мало кому из нас хочется признавать эту постыдную и печальную правду. Во-вторых, евгеника дает псевдонаучные основания для нарушения прав человека на любом уровне – от повседневных проявлений расизма или сексизма, предубеждений против инвалидов, принудительной стерилизации, тюремного заключения и линчевания в Соединенных Штатах до поголовного истребления нацистами евреев и цыган или массовых убийств умственно неполноценных и гомосексуалистов в Европе. Евгеника стала самым вопиющим примером разрушительного злоупотребления наукой, какого человеческая история прежде не знала. Из-за нее наука из блага обратилась во зло.

И в-последних, самая неприятная правда заключается в том, что значительная часть интеллектуальных основ современной эволюционной биологии была заложена как раз в этот период развития науки, на волне всеобщего энтузиазма, связанного с евгеникой. Конечно, большинство биологов-эволюционистов хотели бы верить, что идеи евгеники были полностью изъяты из научного обихода после Второй мировой войны, когда теории расового превосходства были развенчаны и забыты. Однако, как ни неловко это признать, некоторые глубинные, фундаментальные посылки евгеники оказались прочно вплетены в интеллектуальный каркас эволюционной биологии, продолжая подпитывать ущербную евгеническую логику. Не имея намерений вдаваться здесь в детальный анализ, я все же хочу проиллюстрировать, каким образом эстетическая эволюция вручает нам спасительное противоядие от этой отравленной интеллектуальной истории.

Становление евгеники и популяционной генетики пришлось как раз на то время, когда выбор полового партнера как эволюционный механизм либо был полностью вычеркнут из научной повестки, либо рассматривался как, по сути, идентичный естественному отбору. Вместе с тем в этот же самый период дарвиновская приспособленность получила новое, расширенное определение, вобравшее в себя и все то, что было связано с половым отбором. Как мы уже обсуждали (в главе 1), согласно Дарвину, «приспособленность» означала физическую способность особи обеспечивать собственное выживание и приносить потомство. В начале XX века приспособленностью стали называть абстрактное математическое понятие – относительный успех чьих-либо генов в последующих поколениях. В новом определении приспособленности смешались воедино изменчивость выживания, плодовитость и успех спаривания/оплодотворения, что полностью нивелировало разницу между дарвиновскими понятиями естественного и полового отборов. Однако, несмотря на это терминологическое обновление, исходная связь приспособленности с адаптивным отбором сохранилась. Так и получилось, что отказ от дарвиновской концепции арбитрарного эстетического выбора полового партнера был закреплен в самой терминологии современной эволюционной биологии, попросту не оставляя возможности говорить о размножении и выборе полового партнера иначе как в терминах адаптационизма.