Альфред Барков - Прогулки с Евгением Онегиным

Это – факты из биографии Катенина; того самого, который так некрасиво поступил с памятью о Пушкине. Вот он – тот громадный диапазон личности, послужившей прототипом для создания образа Онегина.

Самое страшное при анализе – стать на чью-то сторону, идеологизировать процесс исследования, занять позицию эдакого верховного судьи. Давайте не будем никого осуждать, а возьмем факты, как они есть, и сквозь их призму воспримем созданный Пушкиным образ. «Образ Онегина – отрицательный или положительный?» – сейчас такие вопросы, кажется, уже не задают. Истинно художественный образ не может быть ни положительным, ни отрицательным. Потому что это – сама жизнь. Это – мы с вами, каждый из нас. Надеюсь, читатель признает: на всем протяжении исследования я максимально деидеологизировал свои построения, и теперь, когда все изложено и изменить ничего нельзя, наверное, уже можно коснуться общего вопроса идеологизации исследовательского процесса. И если теперь читатель Пушкина, углубившись в содержание созданного его гением образа, в какой-то его грани узнает самого себя, буду считать, что время, затраченное на это исследование, не пропало зря.

В чем же причина того, что на протяжении многих десятилетий содержание романа «Евгений Онегин», как и другой, не менее значимой, части творчества Пушкина, интерпретируется неполно и неправильно? Вряд ли можно согласиться с чрезмерной резкостью оценки талантливого литератора М. Веллера: «Впрочем, в массе своей литературоведы такие же тупые люди, как и прочие граждане […] Вдуматься в смысл текста, допустить возможность, что они что-то элементарно не знают и не понимают – отсутствуют принципиально, принципиально отсутствует та самая интеллигентность мысли, коя есть сомнение и неудовлетворенность собственными достигнутыми результатами. Особенно это видно у нас на критике о Пушкине: работает целая кондитерская фабрика по выработке елея, патоки и глазури для Пушкина, каждое слово берется за эталон, каждая запятая заведомо гениальна, Пушкина как автора для них нет, есть идол, канонизированный гений, сияющий пророк, протрубить которому – не акт критики, не дань признания, но символ веры и причащения божества […] Все это было бы смешно, когда б так сильно не тошнило…» {73}.

Думаю, что дело не просто в тупости. За последние несколько десятков лет, начиная, пожалуй, с Тынянова, литературоведы, посвятившие свою жизнь пушкинистике, сделали очень много интересных находок, которыми невозможно не восхищаться. Дело, скорее, в ангажированности их мышления, что не совместимо с научной деятельностью. Они исходят из того, что Пушкин должен быть первым реалистом и почти декабристом, что во всех его произведениях лирический герой один и тот же, что он автобиографичен, то есть что Пушкин должен выступать в триединой роли: автора произведения, рассказчика и действующего лица, и на эту рукотворную икону собственного производства пушкинисты молятся, в это прокрустово ложе загоняется мысль, отсекается все ценное, что в него не укладывается. Это – следствие некоторых характерных черт нашей национальной психологии и ее порождения – Советской системы.

Филология наша является частью нашего общества, в котором было принято гневно клеймить все, что либо не вписывается в установленный стандарт, либо просто непонятно. Когда Тынянов написал свои лучшие работы, посвященные творчеству Пушкина? – В двадцатые годы. Когда закрепилось то нетерпимое отношение к свежей мысли, которое до сих пор доминирует в пушкинистике? – Увы, в 1936-1937 гг., когда к столетнему юбилею со дня смерти поэта в ударном темпе готовилось Большое Академическое собрание. Сейчас, по прошествии шести десятков лет, стали появляться публикации, в которых выражается удовлетворение тем фактом, что в условиях репрессий в отношении работников Пушкинского Дома коллектив, занимавшийся подготовкой Большого академического собрания, не пострадал. Но это не совсем так – пострадала наука, и отношение коллег к творческому наследию репрессированного Ю. Г. Оксмана тому яркое свидетельство.

Эта тенденция закрепилась при подготовке и (пере)издании «малого» академического собрания в десяти томах, уже после войны – поколением, сменившим в тридцатые годы предыдущее, еще способное свободно мыслить.

Комментарий Оксмана, 1934 год, и фактически опровергающая его статья Попова в 1940 г. Вот в этот промежуток времени все и произошло. 1937 год, первый сборник произведений Катенина в Малой серии «Библиотека поэта», вступление и комментарий Вл. Орлова. 1954 год – этот же сборник уже в третьем издании этой серии. В книге «П. А. Катенин. Избранное» (М.-Л., «Советский писатель», 1965) авторство вступительной статьи и комментария принадлежит Г. В. Ермаковой-Битнер – Вл. Орлов к тому времени уже стал редактором серии. Но зато текст произведений Катенина приводится по экземпляру прижизненного издания из частного собрания Вл. Орлова, о чем делается специальная отметка, и приходится только недоумевать, почему для этой цели не годятся другие экземпляры. Как отнеслась Ермакова-Битнер к комментированию неудобных мест, примеров достаточно, они приведены выше. Вопрос, пропустил ли бы Вл. Орлов, занимавший влиятельное положение, что-либо, противоречащее имиджу Катенина как «друга» Пушкина, считаю риторическим.