Дирк Уффельманн - Дискурсы Владимира Сорокина

Действие третьего романа, «23 000», включенного в издание трилогии, которое вышло из печати в декабре 2005 года, начинается с момента, которым завершается «Лед», — с января 2000 года, когда члены братства похищают мальчика Мишу и «осиротевший» кусок тающего льда, в результате чего «Лед» утрачивает открытый финал900. «23 000» начинается как экшен-триллер со стремительно развивающимися событиями и уже хорошо знакомым читателю разделением на избранных членов братства и метафизически мертвых «мясных машин». Мерог, воин «Света», полный презрения к их глупости и вульгарности, убивает их пачками, как будто в шутере от первого лица901.

Тем временем одряхлевшая Храм ожидает прибытия нового юного мессии по имени Горн, мальчика Миши из заключительной части «Льда», которому в недалеком будущем предстоит стать центром мистического союза 23 000 братьев и сестер902. Храм, уже старуха, и Горн, маленький мальчик, общаются сердцами, крепко обнявшись, как Дева Мария и Иисус на многих православных иконах и католических изображениях Мадонны с Младенцем, таких как «Поклонение Младенцу Христу»903, «Богоматерь Одигитрия»904, «Богоматерь Гликофилуса»905. Вместе Храм и Горн обладают еще большей силой, нежели Бро и Фер, в «Пути Бро» сканирующие взглядом один-единственный город. Новая пара способна «просканировать» весь земной шар, чтобы найти недостающих братьев и сестер: «<...> Вместе с моим сердцем можно увидеть ВСЕХ СРАЗУ !»906. Не все братья и сестры наделены равной силой сердца, и одним приходится подбадривать или успокаивать других. Эзотерическое поклонение фантастическому веществу завершается обнадеживающим советом: «Надо положить себя на Лед»907.

Это и множество других ритуальных высказываний, в том числе рассказы о сопротивлении «мяса» уже проснувшимся 21 369 избранным и выделенные курсивом утверждения Храм, что она все знает (сердцем), настойчиво повторяются на протяжении всего текста третьего романа: «— <...> Мясо противится Братству. / — Я «с«)<7/о»908. Ритуальные формулы с еще большим упорством повторяются в финале, когда 23 000 избранных образуют эсхатологический круг, в описании которого восемь предложений подряд начинаются с «И...»909. Повторы продолжаются даже тогда, когда 22 998 братьев и сестер уже умерли в этом кругу, а в живых остались только отступники Бьорн и Ольга. Теперь и они прибегают к собственным заклинаниям: «Богом»910. Антагонисты с их креационизмом, по-видимому, попали под влияние метафизики братства, так что их монотонные речи и теологические трактовки ничуть не более убедительны по сравнению с эзотерическим учением братства911. В этом беспомощном богословии литературность иссякает912 — по крайней мере, если говорить о способности литературы убеждать. Нарочито плохо написанный фрагмент, которым Сорокин завершает роман, говорит о вновь возросшем интересе писателя к определенным дискурсивным механизмам. Он демонстрирует избыточность формульной речи и в духе концептуализма показывает, что повторение не усиливает смысла слов, а упрощает и обедняет его913.

Наиболее важным — и отчасти неожиданным — элементом сюжета «23 000» следует назвать брешь в «цельной»914 или даже герметичной перспективе, когда все события изображены глазами членов секты. В третьем романе вводится внешняя точка зрения915 — точка зрения сопротивляющихся жертв ледяного молота, жаждущих мести: «Fuck off, Ice!»916. Встречаясь в Тель-Авиве, Бьорн и Ольга пытаются угадать, какие коммерческие цели преследует предприятие «Led»917, и углубляются в вопрос фашизма в секте фанатиков:

— <.. .> Может, у кельтов, например, или у якутов был такой обряд. <.. .>

— Не похоже. Скорее — фашисты.

— И как это связано с фашизмом?

— Как-то связано. Уверен. Немецкие фашисты использовали древнюю мифологию918.

Главы «23 000», повествующие о сектантах, опять же, однообразны, похожи друг на друга и на аналогичные главы из двух предшествующих романов. И все же третий роман трилогии отличается от остальных, потому что в нем присутствует иная точка зрения — «нормальных людей», жертв и отступников. Жестокое подавление фанатиками воли Бьорна и Ольги — самая интригующая часть во всей трилогии, потому что оба они колеблются, строят догадки, пробуют найти выход, то есть демонстрируют уровень психологической глубины, недоступный избранным, всегда слишком самоуверенным и выглядящим «кукольно»919. Фанатики — подобно героям соцреалистических произведений — поразительно скучны сами по себе, если не смотреть на них в концептуалистской метаперспективе.