Дирк Уффельманн - Дискурсы Владимира Сорокина

Письма к Мартину Алексеичу в пятой части «Нормы» написаны безымянным и малообразованным корреспондентом, обычным пенсионером, который, по-видимому, приглядывает за дачей Мартина Алексеича. Адресат, вероятно, занимает более высокое социальное положение, чем автор писем, что придает им, как отмечает Ольга Богданова, «форму отчетности управляющего перед барином»219. Иерархическая разница между участниками этой односторонней переписки и отчество Алексеевич вызывают в памяти роман Достоевского «Бедные люди» (1846)220 и дореволюционные времена. Постепенно становится ясно, что пенсионер возмущен невниманием Мартина Алексеича к его письмам и с лихвой вознаграждает себя за эту обиду, предаваясь эпистолярной графомании221. Так как Мартин Алексеич никак не реагирует на его послания, они все больше насыщены эмоциональными восклицаниями и матерными словами, к концу перетекающими в предложения с нарушенной грамматической структурой и невнятную ругань: Здравствуйте Мартин Алексеевич!

Вы думаете я тут значит паши а вы там клубничку приедите с молочком поедите и на тераске анекдотики-хуетики разные а мы тут паши за вас. Значит кто так вот паши а я не общественность просветить вас и я тебя срал чтобы ты не гадить мне а мы значит торф и срать чтобы! Нет уж мы тоже срать чтобы не кулаки и я не гадить на вот и все. Я хуесор чтобы срал а я ебал тебя чтобы ты не паши а мы гады ебал вас. Я тебя ебал гад. <.. .> Я тега ебал могол сдать и все. Я тега егал сдаты мого222.

Вячеслав Курицын называет такое изображение речи человека, который постепенно «слетает с катушек», «обычным ходом» сорокинской прозы223: часто оно начинается имитацией чужой речи, а затем тонет в полной бессмыслице. Четыре последние страницы пятой части «Нормы» состоят из одинаковых строк, заполненных междометием «аааааааааааа.. .»224. Навевающие скуку упражнения в эпистолярном искусстве в начале главы не представляют никакого интереса, но суть эксперимента здесь заключается в нарастании агрессии и деформации языка до нечленораздельных возгласов. Помимо разрушения социальной иерархии225, эта глава вновь наводит на размышления о буквах и бумаге. Любопытный эксперимент постепенно превращается в пустую трату бумаги, поскольку вся семантическая нагрузка этого длинного вопля выражается в количестве букв «а».

В первой части «Нормы», самой объемной, мы наблюдаем такое же упражнение в серийном производстве текстов, как и в двенадцати стихотворениях из четвертой части. Она состоит из тридцати коротких рассказов, в каждом из которых действуют уже другие персонажи. В каком-то смысле слово «норма» здесь выполняет функцию вещественного символа (Dingsymbol), вокруг которого, согласно «соколиной теории» Пауля Гейзе (1871), строится действие любой новеллы226; панорама советского общества разворачивается вокруг этого катализатора психологической и социологической динамики. «Герои» этих рассказов наделены именами, но лишены какой-либо истории, и читатель узнает о них практически только из их диалогов, досконально переданных на письме (хотя, в отличие от «Очереди», текст состоит не только из них). Из кратких повествовательных вставок неясно, какой продукт называют «нормой», в результате чего создается картина замкнутого сообщества, не подвергающего сомнению никакие социальные практики. Лишь мало-помалу неподготовленный читатель начинает догадываться, что подразумевается под «нормой». Окончательно рассеивает сомнения одиннадцатый рассказ, где происходит следующий диалог между мальчиком и его мамой, прилежно исполняющей свой долг поедания «нормы»:

— Мам, а зачем ты какашки ешь?

— Это не какашка. Не говори глупости. Сколько раз я тебе говорила?

— Нет, ну а зачем?

— Затем, — ложечка быстро управлялась с податливым месивом.

— Ну, мам, скажи! Ведь не вкусно. Я ж пробовал. И пахнет какашкой.

— Я кому говорю! Не смей!227

На глазах у читателя разыгрывается классическая лакановская сцена: ребенок, еще не подчиняющийся символическому порядку, пока достаточно объективен, чтобы понимать, что перед ним высушенные экскременты228. В духе теории Жака Лакана, согласно которой молодые люди неизбежно должны подчиниться нормам символического порядка, из этой зарисовки мы узнаем, что «норма» обязательна только для взрослых229. Символический порядок требует от людей делать как раз то, что цивилизованному человеку кажется диким: поедать экскременты. Закономерный вопрос ребенка о причине такого внутреннего изъяна цивилизации остается без ответа. Противоречащая всем законам цивилизации норма поедания испражнений выполняется в «Норме» без лишних вопросов.