Дина Хапаева - Вампир — герой нашего времени

Заслуживает внимания и вуайеристски подробное описание родовых мук Беллы и ее смерти. Стоит заметить, что единицы среди критиков обращают внимание на то, что для вампирской саги или сериала типичным является банализированное насилие и инструментализация человека [32] О Белле Свон как жертве сексуального и экономического насилия см.: Housel R. Op. cit. P. 158. .

Следует напомнить, что героиня романа «Сумерки» по замыслу автора — некрасивая, нескладная девочка-подросток, не обладающая никакими отличительными чертами. Не является ли история об одинокой девочке-подростке, которая пытается заменить своими мечтами о вампирах недостаток удачи и счастья в окружающем ее мире, той основой, на которой держится вампирский роман? Не этот ли сюжет обеспечивает вампирскому роману — новому роману взросления — его внутреннюю достоверность и придает единство его замыслу? И какую роль подсказывают подросткам такие романы взросления? Какой способ поведения моделируют они для искательниц «романтической встречи» с вампиром?

Но и это не исчерпывает смысла идеализации живых мертвецов. В современных вампирских текстах смерть открывает возможность превратиться в вампира. В старые добрые времена графа Дракулы обращение в вампира рассматривалось как самое ужасное, что могло случиться с героями романа, ибо оно превращало человека в монстра, проклятого Богом и людьми, несущего ужас и смерть своим близким, своей собственной семье. Но в наши дни все выглядит совершенно иначе. Девочки-подростки, героини современных вампирских саг, вовсе не боятся стать вампирами. Напротив, это является заветным желанием Беллы Свон, от этого поначалу уклоняется Елена Гибберт, но постепенно свыкается с мыслью и становится вампиром. Сегодня стать вампиром для вампирских фанов означает не только достигнуть эстетического совершенства и обрести бессмертие (такая мелкая цена, как проклятие души, совершенно не волнует героиню даже по-своему набожной Майер). Обращение в вампира очень привлекательно потому, что оно дает возможность перестать чувствовать себя низшим существом, человеком, способным вызывать у вампирских фанов одно разочарование. Вампиры — живые мертвецы — воплощают и пропагандируют культ смерти, набирающий силу в современной культуре, в чем следует видеть важную причину их растущей популярности.

Поскольку вампир воплощает культ смерти, он оказывается идеальным героем кошмара, получившего в последние тридцать лет широчайшее распространение в романах, кино и прочих зрелищных искусствах. В этом — еще одна причина исключительной популярности нечеловеческих монстров, и вампира — самого неотразимого из них всех.

Эстетический поворот, в котором нелюди — нечеловеческие монстры — стали героями рукотворного кошмара, я называю готической эстетикой. Ибо если нелюдь, монстр, вампир является эстетическим идеалом готической эстетики и ее культурным символом, то ее формой и ее нормой, главной интригой сформированных ею произведений является воспроизведение кошмара посредством литературы и кино. Как я показываю в своих других работах, на рубеже 1990-х годов соединись два тренда, долго пробивавшие себе дорогу в современной культуре. Один из них — превращение монстра в главного героя нашего времени и низведение человека до периферийного персонажа, интерес к которому утратили и публика, и авторы, — знаменует радикальный разрыв с эстетикой предшествующих эпох, проникнутых духом антропоцентризма. Другой — складывание культуры потребления [33] О культуре потреблении кошмара см.: Хапаева Д. Кошмар: литература и жизнь. С. 280–286. кошмара, возникновение массовой потребности переживать кошмар, читая книгу, смотря фильм, играя в компьютерную игру.

За последние три десятилетия жажда кошмара превратилась в подлинный культурный запрос, от успешности удовлетворения которого писателями и фильммейкерами зависит коммерческий успех их продукции. Отвращение «ко всему реальному» и презрение «ко всему человеческому» создали исключительные условия для превращения кошмара в популярнейший жанр. Имитация кошмара и симуляция особенностей этого ментального состояния стали важной составляющей рентабельности индустрии удовольствий.

Как я показываю в своей книге «Кошмар: литература и жизнь», кошмар представляет собой сложное ментальное состояние, которое имеет много разных уровней. Прежде всего кошмар — это темпоральная катастрофа, настигающая нас во сне, но которая может случиться и наяву: переживание так называемого дежавю есть первый оборот воронки кошмара. Погружение в кошмар часто случается в момент концентрации внимания на точке в пространстве или пустоте. Взгляд, прикованный к пустоте, оборачивается ощущением транса, чувством головокружения, втягивающего взгляд во вращающуюся воронку. Все убыстряющееся вращение воронки вбирает в себя весь горизонт событий сна — или литературного текста. Кошмар уничтожает привычный опыт переживания времени, разрушая линейную темпоральность сознания и создавая разрывы в хронологии, грубо нарушая причинно- следственные связи между событиями. Новая возникающая темпоральность кошмара построена на обратимости времени и на нарушении привычных связей между настоящим, прошлым и будущим. Перверсивная темпоральность кошмара позволяет понять, почему кошмар так причудливо искажает события, сминает пространство. Наше сознание «объясняет» себе, рационализирует происходящее с ним в виде образа погони или бегства — не только от опасности, но и от роковых обстоятельств. Поэтому бегство и погоня являются столь типичными чертами наших кошмаров — как ночных, так и литературных.