Владимир Бахмутский - В поисках великого может быть

(Вторая часть. Акт первый. Темная галерея)

Возможно, подобный образ возник у Гёте не без влияния Платона, который считал, что нашей привычной реальности «рождённых форм» предшествуют некие идеальные первообразы, и всё, что окружает человека в материальном мире, есть лишь проекция этого запредельного духовного мира. Но в трагедии это имеет и вполне реальный, конкретный смысл. Гёте, кроме того, что был великим поэтом и писателем, увлекался ещё и естественными науками. И, собственно, модель первообраза он видел в семени, которое является прообразом любого растения. Мы бросаем семя в почву, и из него вырастает цветок, колос, дерево… В этом зерне изначально заложена вся его программа, если выражаться современным языком, то, что мы называем теперь генотипом. Мир первообразов для Гёте – это реальность, имеющая своё проявление в природе. Это идеал, который, конечно, не всегда может воплотиться в действительности, для этого нужны особые благоприятные условия, но как программа, некий чертёж будущего, существует изначально. Таков мир Матерей – мир идеальной философии. Это первый смысловой пласт… Не случайно Мефистофель замечает: «Так вечный смысл стремится в вечной смене // От воплощенья к перевоплощенью».

Однако для Гёте мир первообразов, кроме естественного, природного, имеет ещё и определенный духовный смысл. Это своего рода матрицы, которые лежат в основе нашего сознания и выражены словом. Слово тоже должно отражать некий идеальный первообраз. Оно как бы связывает этот идеальный первообраз с реальным предметом, и если нет этой связи, слово утрачивает смысл. Предмет никогда полностью не соответствует слову, то есть своему идеальному первообразу, но всё-таки слово – это символ, который с ним связан. А если рушится эта связь, слово лишается смысла. Мы сейчас переживаем период, когда слова всё более его утрачивают. То есть они уже не воспринимаются как обозначения реального. Тот смысл, которым слова когда-то обладали, они почти растеряли, и стоящие за ними реальные вещи уже никак не соответствуют идеальным понятиям. Кстати, язык рекламы в этом отношении сыграл весьма разрушительную роль. К примеру, рекламный слоган: «Помни о главном». О чём здесь речь? Оказывается, о популярном напитке. Или вот ещё одна удивительно бессмысленная рекламная фраза, почти на тему «Фауста»: «Преврати свою мечту в недвижимость!»

Но для Гёте, в отличие от современных сочинителей рекламных слоганов, слова ещё имели смысл, и образ Елены, мы к этому ещё вернёмся, тоже его полон. Это некий идеальный прообраз женской красоты. Кстати, впервые видение Елены почудилось Фаусту в колдовском зеркале. Мефистофель тогда его отрезвил: «Тебя омолодили, теперь тебе любая девчонка сойдёт за Елену». Но теперь Фауст вызвал призрак Елены, и покорён её совершенством:

Я не ослеп ещё? И дышит грудь?

Какой в меня поток сиянья хлынул!

Недаром я прошёл ужасный путь.

Какую жизнь пустую я покинул!

С тех пор как я тебе алтарь воздвиг,

Как мир мне дорог, как впервые полон,

Влекущ, доподлинен, неизглаголан!

Пусть перестану я дышать в тот миг,

Как я тебя забуду и погрязну

В обыденности прежней безобразной!

Как бледен был когда-то твой двойник,

Явившийся мне в зеркале колдуньи!

Он был мне подготовкой накануне,

Преддверьем встречи, прелести родник!

Дарю тебе всё напряженье воли,

Всё, чем владею я и чем горю,

И чту твой образ и боготворю,

Всю жизнь, и страсть, и бред, и меру боли. (388)

(Вторая часть. Акт первый. Рыцарский зал)

Фауст пытается возродить античный идеал. Это второй акт второй части трагедии. Эпизод «Классическая Вальпургиева ночь». Мефистофель замечает, что не властен над Античностью, поскольку сама идея дьявола возникла в истории человечества позже. Но он принимает участие в возрождении античной красоты. В эпизоде «Вальпургиева ночь» тоже очень важна символика. Мы ещё к этому вернемся, но пока хочу отметить следующее. На протяжении Ренессанса, вплоть до XVII века, Античность считалась неким эстетическим эталоном. Подражание Античности составляло важнейший принцип искусства европейского классицизма. Гёте в этом отношении занимал особое место, хотя его позицию разделяли и его великие современники Гегель и Пушкин. Они тоже позиционировали Античность как идеальную норму красоты. Скажем, для эстетики Гегеля классическое искусство – это некое совершенное искусство. Схожим образом воспринимал его и Пушкин. Но и Гегель, и Пушкин понимали и другое: Античность – это одновременно и определенная историческая ступень. Поэтому в трактовке Гегеля классическое искусство сменяется средневековым, да и Пушкин признаёт, что античная классика – норма не навсегда.