Владимир Бахмутский - В поисках великого может быть

Затем Мефистофель уводит Фауста на шабаш ведьм. Сколько он там пробыл, сказать трудно, время здесь не определяется. Эпизод «Вальпургиева ночь» – это погружение Фауста в мир чувственных наслаждений. И это как раз то, чего добивался Мефистофель. Теперь Фаусту всё равно, что за женщина с ним рядом, пусть даже ведьма. Кстати, есть прямая связь этой сцены со сценой в саду, где Фауст прогуливался с Маргаритой, а Мефистофель с Мартой, и произошло первое признание Фауста в любви к Маргарите. Здесь Фауст танцует с молодой ведьмой, а Мефистофель – со старой. Молодая ведьма как бы заменяет Фаусту Маргариту. Впрочем, ему уже всё равно. Он и сам признаётся, что ему, подобно герою стихотворения А. Блока,

…стало всё равно, какие

Лобзать уста, ласкать плеча,

В какие улицы глухие

Гнать удалого лихача…

И всё равно, чей вздох, чей шёпот,—

Быть может, здесь уже не ты…

Лишь скакуна неровный топот,

Как бы с далёкой высоты…

(«Своими горькими слезами…», 1908)

Этого-то как раз и хотел Мефистофель: добиться, чтобы Фауст нашёл удовлетворение в чувственных страстях. Но происходит нечто неожиданное: из уст новой спутницы Фауста выскакивает мышонок. Ему становится противно. И тут он замечает тень Маргариты с колодками на ногах. Фауст точно очнулся в этот момент, он узнаёт, что Маргарита в тюрьме.

Сцена «Пасмурный день. Поле» занимает особое место в трагедии: это единственная сцена в «Фаусте», написанная прозой. Фауст вспоминает о Маргарите: «Одна, в несчастье, в отчаянье! Долго нищенствовала, и теперь в тюрьме! Под замком, как преступница, осуждённая на муки, – она, несравненная, непорочная! Вот до чего дошло! – И ты допустил, ты скрыл это от меня, ничтожество, предатель! – Можешь торжествовать теперь, бесстыжий, и в дикой злобе вращать своими дьявольскими белками! Стой и мозоль мне глаза своим постылым присутствием! Под стражей! В непоправимом горе! Отдана на расправу духам зла и бездушию человеческого правосудия! А ты тем временем увеселял меня своими сальностями и скрывал ужас её положения, чтобы она погибла без помощи» (Первая часть. Пасмурный день. Поле). (374)

А что на это ему отвечает Мефистофель?

– Она не первая…

Эти слова изумляют Фауста. Человек подобное сказать не может! «…Вездесущий дух <���…> Возврати ему его излюбленный вид, чтобы он ползал передо мною на брюхе и я топтал его, презренного, ногами! – Не первая!– Слышишь ли ты, что говоришь? Человек не мог бы произнести ничего подобного! Точно мне легче оттого, что она не первая, что смертных мук прежних страдалиц было недостаточно, чтобы искупить грехи всех будущих! Меня убивают страдания этой единственной, а его успокаивает, что это участь тысяч». (Первая часть. Пасмурный день. Поле). (375)

Я не хочу отрицать значение такой вещи, как статистика, но всё-таки то, о чём говорит здесь Гёте, справедливо. Когда нам сообщают, допустим, что всего лишь несколько человек погибло, а могло бы и больше, – убеждаешься в этом. Гёте же хочет сказать, что каждая потерянная жизнь – это катастрофически много.

Фауст требует от Мефистофеля, чтобы тот открыл двери темницы. Мефистофель готов это сделать, но вывести Маргариту на волю может только Фауст.

Сцена «Тюрьма». Маргарита безумна. Вначале она даже не узнаёт Фауста и говорит о том, что очень боится предстоящей казни. Но когда Фауст восклицает её имя, Маргарита точно приходит в сознание:

То голос друга, как когда-то!

Спасенье! Наше место свято!

(Вскакивает. Цепи падают).

Не страшно ничего ничуть!

Ушам поверить я не смею,

Где он? Скорей к нему на шею!

Скорей, скорей к нему на грудь!

Сквозь мрак темницы неутешный,

Сквозь пламя адской тьмы кромешной

И улюлюканье и вой

Он крикнул «Гретхен!», милый мой!

<���…>

Ты тут? О, повтори!

Он тут! Он тут! Он всё исправит!

Где ужас завтрашней зари?

Где смерть? Меня не обезглавят!

Я спасена!

Я в мыслях у того угла,

Где встретила тебя впервые.

Вот сад и деревца кривые,

Где с Мартой я тебя ждала.

Однако Маргарита сразу же начинает ощущать перемену, произошедшую в Фаусте:

Разлуки срок был невелик,

А ты от ласк совсем отвык

И холоден к моим объятьям!

Что мне с тобой такая жуть?

Ты разучился целоваться!

Бывало, станем обниматься,