Владимир Бахмутский - В поисках великого может быть

Поэтому Вагнер – хороший учёный.

Фауст же разочаровался в науке как таковой. Кстати, именно этим герой Гёте отличается от всех предшествующих образов: в дальнейшем он уже не вернётся к научным поискам. Фауст решает умереть. Этот мотив напоминает «Вертера», но у Фауста нет несчастной любви, которая бы, подобно Вертеру, заставляла его думать о самоубийстве. В его желании покончить с собой скрыт двоякий смысл. Во-первых, смерть, может быть, откроет Фаусту некую сокровенную тайну бытия, которая так его влечёт: в нём живёт необыкновенная жажда познания. А кроме того, возможно, существует бессмертие и переселение душ, и тогда он получит шанс начать новую жизнь в новом обличье и прожить её иначе, не так, как нынешнюю, в которой, посвятив себя науке, так и не нашёл ответов на мучающие его вопросы, не сумел по-настоящему ощутить даже то, что называется прозой жизни.

Фауст подносит к губам яд. Но в этот момент ему слышится пение ангелов, доносятся слова:

Христос воскрес!

Преодоление

Смерти и тления.

Славьте, селение,

Пашни и лес.

Фауст

Река гудящих звуков отвела

От губ моих бокал с отравой этой.

Наверное, уже колокола

Христову Пасху возвестили свету

И в небе ангелы поют хорал,

Который встарь у гроба ночью дал

Начало братству нового завета. (359)

(Первая часть. Ночь)

Это – особое пасхальное утро. Он видит радостных людей, направляющихся в храм на праздничную пасхальную службу, и в его воображении снова звучат слова ангельского хора:

Христос воскрес!

Пасха Христова

С нами, и снова

Жизнь до основы.

Вся без завес.

Будьте готовы

Сбросить оковы

Силой святого

Слова его,

Тленья земного,

Сна гробового,

С сердца любого

С мира всего. (360)

(Первая часть. Ночь)

Это пение и всеобщее пасхальное ликование останавливают Фауста. Он вспоминает своё детство. Сейчас он, может быть, уже утратил эту безоговорочную, искреннюю веру в Бога, его переполняют сомнения, но в детстве был полон веры.

Ведь чудо – веры лучшее дитя.

Я не сумею унестись в те сферы,

Откуда радостная весть пришла.

Хотя и ныне, много лет спустя,

Вы мне вернули жизнь, колокола,

Как в памятные годы детской веры,

Когда вы оставляли на челе

Свой поцелуй в ночной тиши субботней.

Ваш гул звучал таинственней во мгле,

Молитва с уст срывалась безотчётней.

Я убегал на луговой откос,

Такая грусть меня обуревала,

Я плакал, упиваясь счастьем слёз,

И мир во мне рождался небывалый.

С тех пор в душе со светлым воскресеньем

Связалось всё, что чисто и светло. (361)

(Первая часть. Ночь)

Это было, наверное, самое счастливое, самое светлое его время. Воспоминания о той поре, когда он разделял со всеми радость этого особенного пасхального утра, заставляют Фауста остаться жить.

И, может быть, под влиянием этих давних детских воспоминаний он берёт в руки «Евангелие», к которому давно уже не обращался. Фауст решает перевести начальные слова «Евангелия от Иоанна». Как известно, оно открывается словами: «В начале было Слово». (Первая часть. Рабочая комната Фауста). (362)

Фауст пробует перевести греческий текст, в котором использовано слово «логос». Он думает, что это неудачный перевод и надо бы сказать иначе. У него получается: «В начале мысль была». Ведь «слово», в сущности, это и есть мысль. Но и этот вариант кажется Фаусту неточным. «Была в начале сила» – заключает он далее. Дух – вторичен, первична же некая непостижимая сила, дающая всему начало. Однако и это его не устраивает. И тогда Фаусту приходит в голову перевод с точки зрения логики странный: «Сперва деянье было». Деянье не может быть «сперва», поскольку деянье – это всегда соединение духа и силы. Но то, что Фауст именно так перевёл эту начальную фразу, не случайно. Возможно, это был бы и не последний вариант, но в этот момент у ног Фауста появляется чёрный пудель, облик которого принял Мефистофель.

Мефистофель, в каком бы обличье не представал, всё равно – это бес, чёрт. Вот самое важное и самое точное, что можно сказать об этом персонаже. Но к этому следует ещё кое-что добавить. Образ чёрта вообще очень изменчив. На протяжении веков, бесспорно, менялся и образ Бога. Есть верховное божество языческих религий, Бог христианский, мусульманский и т.д. Но представление о Боге менялось очень медленно и на очень больших исторических промежутках. А вот образ чёрта куда более подвижен. Каждая историческая эпоха, в сущности, рождала свой собственный образ: существовали чёрт Средневековья, чёрт эпохи Возрождения, XVII века, XVIII, XIX веков, чёрт века XX, наконец. Кроме того, разные национальные культуры привносили в этот образ свои уникальные особенности. Есть русский чёрт, есть немецкий, французский, английский. Так вот, если наиболее точно охарактеризовать образ Мефистофеля в трагедии Гёте, – это немецкий чёрт XVIII века. Он образован, между прочим, просвещён настолько, что может вести разговоры с учениками Фауста.