Елена Капинос - Поэзия Приморских Альп. Рассказы И. А. Бунина 1920-х годов

Жолковский А. К. «Легкое дыхание» Бунина – Выготского семьдесят лет спустя. С. 329.

Хотя реальный прототип «Грамматики любви» относится к 30-м гг. XIX в., а условное время любви Хвощинского располагается на временной оси еще позже, но мы говорим о традиции XVIII в., т. к. стиль письма и жизни Хвощинского – устаревший, он будто бы оставлен вне XIX в. Рискнем провести, может быть, излишне прямую аналогию между автором и его героем: литературные интересы самого Бунина были обращены на прошлое и в поэзии (лирика XIX в., a не символисты и акмеисты), и в прозе (к примеру, из французов – не столько Пруст, сколько Мопассан).

См. об этом: Топоров В. Н. «Сельское кладбище» Жуковского: к истокам русской поэзии // Russian Literarute. 1981. № 10. С. 235–241.

Это определение А. К. Жолковский приводит в связи со стихотворением Б. Пастернака «Ветер» («Я кончился, а ты жива») – текстом, который будто бы «пишется автором после смерти». См.: Жолковский А. К. Поэтика Пастернака: Инварианты, структуры, интертексты. М.: НЛО, 2011. С. 317.

Любопытны естественные трудности, возникающие при переводе стихотворения из «Грамматики любви» на другой язык. С. Кржитски приводит два английских варианта. // Первый перевод принадлежит ему самому, там нет местоимения «ты» или какого-либо ему аналога, зато появляется «thus», «сие»: // The hearts of lovers are thus saying: «In legends joyful live your life!» To their offspring they are conveying These Grammar Rules, the rules of love. // Сердца любивших говорят сие: «В радостных преданьях живи // [свою жизнь]» // Другой перевод (его автор – В. G. Guerney) содержит местоимение (it), но оно тоже не соответствует «ты», поскольку может быть отнесено к любому неодушевлённому «нечто», но не к липу. // But – «Live thou in legends of Love's // bliss!» // Shall greet it hearts that with Love // strove; // And to their grandchildren show this // Grammar of Love. // Но: «Живи в преданьях любовного счастья!» // Это [высказывание] [согреет] своим приветом сердца, стремившиеся к любви; // Впрочем, В. G. Guerney, вероятнее всего, переводит первую редакцию «Грамматики любви». // См.: Kryzytski S. The Works of Ivan Bunin. P. 115.

Г. А. Гуковский так характеризует эпитеты сладкий/сладостный : // // Эпитет «сладкий», «сладостный», – стал одним из признаков стиля элегического, или психологического романтизма 1800–1820-х гг. Он повторялся буквально сотни раз в стихах как первоклассных поэтов, так и их учеников, – вплоть до эпигонов. Ему повезло, потому что он был типичным для системы, установленной Жуковским 〈…〉 В терминологической системе классицизма «сладкий» – это определение вкуса 〈…〉 Но в системе Жуковского 〈…〉 он стал обозначать всякое положительное отношение к миру ( Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики. М.: Художественная литература, 1965. С. 61–62). // // Текст Бунина тонирован двояко: и в цвета более ранней поэзии XVIII в., и в цвета романтической поэзии, он, как и романтическая поэзия, перенасыщен «сладостью», поскольку кроме «преданий» есть еще и «сладостные воспоминания» в цитате из «Грамматики…».

К примеру, так переводит заглавие бунинской новеллы Anne-Flipo Masurel (См.: Bunin I. La Grammaire de l’amour. Sables Éditions, 1997).

Этим не исчерпывается анализ поэтического отрывка, любопытно добавить сюда еще и то, что ориентированное на книжную традицию разных веков четверостишие, сохраняет каким-то образом связь с народным стихом в духе, например, «волжских матеночек»: // Обещалися мы оба // Сохранить любовь до гроба // Обещанье мы не забыли // Ах! Злые люди нас разлучили.

В связи с «Грамматикой любви» С. Кржитски со ссылкой на P. Henry высказывает такую мысль: «Bunin creates a story ‘out of nothing’. Under his dispassionate pen, the treatment of purely lyrical, sentimental, almost Karamzin-like theme becomes a typical example of Bunin’s art “with his successful ‘alienation’ of the subject, and the controlled, but effortless, seemingly casual progress of action”» ( Kryzytski S. The Works of Ivan Bunin… P. 116). («Бунин создает рассказ “из ничего”. Под его беспристрастным пером происходит характерная для Бунина метаморфоза: чисто лирическая, сентиментальная, почти карамзинская тема “отдаляется от повествователя, и изложение хода событий кажется естественным и ненадуманным”»).

Штерн М. С. В поисках утраченной гармонии (проза И. А. Бунина 1930–1940-х гг.). Омск: Изд-во ОмГПУ, 1997. С. 161–163.

Тема кинематографичености Бунина не раз поднималась в связи с замыслом писателя предложить «Господина из Сан-Франциско» для голливудского сценария. Рассказ Бунина так и не превратился в кинофильм, но известен ряд произведений, которые сам автор хотел бы видеть экранизированными. Это тексты, тяготеющие к повестям: «При дороге», «Дело корнета Елагина» (См.: Янгиров Р. «Страсть к обозрению мира»: Иван Бунин и кинематограф // Русская мысль. № 4290. 28 октября – 3 ноября 1999 г. С. 12–13). // В упомянутой у М. С. Штерн статье А. В. Разиной ( Разина А. В. Кинематографичность – как стилевая особенность творческого почерка Ивана Бунина // И. А. Бунин и русская литература XX века: По материалам Междунар. конф., посвящ. 125-летию со дня рожд. И. А. Бунина. М.: Наследие, 1995. С. 258–267) сделана попытка оторвать идею кинематографичности от повествовательности, противопоставить кинематографичность повествовательности, показать, что кинематографическими средствами можно передать не только события и «исторический фон», но лирическую «картинность» «зримость» предметов и пейзажей (отсюда повышенная важность мотиваокна), «отпечатки», «эскизность», «недоговоренность». К сожалению, последнее, как считает А. В. Разина, оказалось затруднительным для кинематографистов, которые брались за экранизацию Бунина. Бунинская «кинематографичность» в интерпретации А. В. Разиной соответствует лирическому модусу его прозы.