Array Белькампо - Современная нидерландская новелла

У школьной двери он замедлил шаги, пересек двор, по которому несколько ребят с криками гонялись друг за другом. Большинство учеников уже разошлись по домам. Дорины тоже не было видно — может быть, она ждала его за углом, около магазина. Он побежал. Прямо перед ним затормозил грузовик. Мальчик стоял посреди улицы. Человек за рулем сердито посмотрел на него.

У входа в магазин была глубокая ниша с широкими колоннами, за которыми находилась стеклянная дверь с бегущими по диагонали красными и белыми буквами. Его лицо уткнулось во что-то живое, мягкое и темное. Он испуганно отступил на шаг.

— Здравствуйте. — Пристыженный своей попыткой к бегству, он смотрел на ее лицо, волосы, плечи. На ее губах играла гордая улыбка, улыбка матери, которая встречает сына, возвращающегося из школы, и считает его красивее, выше и сильнее всех остальных детей, потому что это ее ребенок.

— Здравствуй, Себастьян, — сказала она, — ты не забыл обо мне?

Смущенный, он пошел рядом с ней.

Он снова сидел в ее комнате. На этот раз они шли другой дорогой к дому с садом и решеткой, прутья которой походили на заостренные копья. Дом казался другим, чем несколько дней тому назад, — гораздо длиннее. Фасад был выше, а сад превратился в маленький парк с клумбами еще цветущих осенних астр.

Калитка заскрипела, когда она ее отворила.

Может быть, это и в самом деле другой дом, не тот, что в первый раз, подумал он.

Он съел пирожное и выпил кока-колу, и теперь они сидели на толстом лиловом ковре и слушали пластинку, которая медленно кружилась на маленьком белом проигрывателе, стоящем между ними. Он смотрел на блестящий диск с мелкими, едва видимыми бороздками. Пел женский голос, усталый, немного хрипловатый, пел совсем близко; он не понимал языка, на котором пела женщина, но ему казалось, что она чем-то очень опечалена. Иногда он испытывал такое чувство по вечерам, глядя из окна своей комнатки, выходящей на задний двор, на закатное солнце — кроваво-красный шар, опускающийся в море. Бесконечное скольжение в холодную серую воду.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— О солнце, — сказал он.

— А еще о чем?

Она положила ладонь на его голую смуглую ногу. Она хорошая, он любил ее, хотя в первый раз она его немного испугала. Видимо, просто хотела его проверить.

— Только о солнце, — сказал он, — когда оно вечером становится красным как кровь и опускается за домами мимо нашего сада.

— Это хорошо, — сказала она, — ты понимаешь музыку лучше, чем другие. Не хочешь остаться у меня навсегда?

Он даже не испугался. Может быть, потом, подумал он про себя.

— Сейчас не хочешь? — спросила она. Сняла пластинку, нашла другую, в пестром конверте, на котором была изображена голубая труба за частоколом тонких черных полос.

Они снова стали слушать музыку, но теперь он думал о глубоком зеленом море. Солнце превратилось в белую спящую луну. Печаль прошла. Его объяли медленные ритмы — то прохладные и шаловливые, то вдруг замирающие в испуге и разбегающиеся в стороны, как ящерицы в томлении незримо подкрадывающейся смертельной опасности. Ему захотелось спать, но она выключила проигрыватель и сказала, что пора купаться.

В ванной он безропотно разделся.

Она снова была в кимоно с бабочками и цветами; узкие нежные ладони взбивали розовую пену на его теле, расслабившемся под ее прикосновениями.

— Почему ты не хотел пойти ко мне после школы? — спросила она, когда оба снова вернулись в комнату. Она сидела перед зеркалом и вынимала круглые гребни из волос, которые упали длинной, до пояса волной.

Он расположился на полу, рассматривая футляры от пластинок; у них был новый запах, они пахли магазином и типографской краской.

— Я хотел пойти.

— И почему же не пошел? — спросила она.

Он сказал, что в среду из-за позднего возвращения ему запретили выходить из дому и что сразу же после школы приходится идти домой. Он умолчал о том, что ничего не рассказал о ней своим приемным родителям. Но она об этом знала, потому что сказала, глядя на него в зеркало:

— Это хорошо, что ты ничего не рассказал обо мне. Никто бы тебе не поверил и не понял тебя. Это наша с тобой тайна, до которой никому нет дела.

Как во сне, подумал он, в точности как во сне.

И это даже не удивило его.

Потом она позволила ему расчесать ее волосы. Гребень с легким потрескиванием рассекал черные, пахнущие медом волны.

У него немного закружилась голова. Она обернулась, с улыбкой наклонилась совсем близко — так, что ее аромат объял его со всех сторон, он жил в нем, — и поцеловала его в лоб своими мягкими губами.