Из современной английской новеллы

— Почему мы не танцуем? — спросила Сью, и Гэвин встал.

— Я, пожалуй, не прочь выпить, — сказала Полли Филину Мьюлели — администратору из фирмы мужской одежды. Этот похожий на серый призрак господин не принадлежал, конечно, к разряду тех мужчин, которые могут позволить себе или своей жене участвовать в сексуальных играх. Он кивнул с серьезным видом, когда Полли, перестав танцевать, сказала, что ей хочется выпить. Ну что ж, все равно им с Джин, признался он, уже пора собираться домой.

— Ты мне очень нравишься в этой кружевной штуке, — навязчиво зашептал Малькольм Райдер, как только Полли перестала танцевать с Филипом Мьюлели. Он торчал возле, выжидая этой минуты.

— Я сказала Филипу, что мне хочется выпить.

— Ну разумеется, тебе нужно выпить. Пойдем хватим вместе коньячку. — И, подхватив Полли под руку, он увлек ее в сторону от танцующих. — Коньяк у меня, в моей берлоге, — сказал он.

Она покачала головой, позволяя ему вести себя, поскольку ничего другого не оставалось. Силясь перекричать "Любой, кто имеет сердце" в исполнении Силлы Блэк, она пробовала объяснить Малькольму, что предпочла бы выпить бургундского, что ее просто мучит жажда, но он не слышал или не хотел слышать.

— Чур не шалить! — многозначительно прокричал ей земельный агент, стоявший в одиночестве в холле, когда они проходили мимо. Эта шутка была в ходу на вечеринках в предместье, и никто не придавал ей значения.

— Приятного вечера! — сказал Малькольм, входя в комнату, которую он назвал своей берлогой, и затворяя за Полли дверь. В комнате горела только настольная лампа. В полумраке на кушетке, обтянутой искусственной кожей, целовалась какая-то пара. Услыхав шутливое приветствие хозяина, целующиеся отпрянули друг от друга, причем, как и следовало ожидать, обнаружилось, что это чей-то муж и чья-то жена.

— Валяйте дальше, ребята, — сказал Малькольм.

Он налил Полли коньяку, хотя она снова сказала, что предпочла бы выпить бургундского. Парочка, сидевшая на кушетке, поднялась и, хихикая, направилась к двери. Мужчина, уходя, обозвал Малькольма старым пройдохой.

— На, держи, — сказал Малькольм, протягивая бокал, и, к немалому отвращению Полли, прижал свой мясистый рот к ее губам и присосался к ним. Полли понимала, что, не будь в ее правой руке бокала, который до некоторой степени служил между ними преградой, их объятия стали бы еще интимнее. Теперь же они оба могли сделать вид, что ничего, собственно, не произошло, что эта маленькая вольность со стороны Малькольма лишь проявление дружбы, которая все эти годы связывала жен, а мужей, естественно, заставляла идти с ними в ногу. Как-то раз, в 65 году, они вчетвером поехали в Италию на Адриатику, и Малькольм тогда частенько говорил ей, что она чертовски лакомый кусочек, и срывал при этом поцелуй или шутливо прижимал ее к себе. Но почему-то сейчас — может быть, тогда губы у него не были такими слюнявыми? — это получилось как-то по-другому.

— Твое здоровье! — провозгласил Малькольм, улыбаясь ей из полумрака. На какую-то секунду у нее возникло неприятное предчувствие, что сейчас он запрет дверь. Что, черт побери, следует предпринять, если старинный приятель вздумает употребить вас на кушетке в своей "берлоге"?

С каждым шагом оранжевая дама все больше и больше оплеталась в танце вокруг Оливера Грэмсмита. Земельный агент танцевал с Джун Мьюлели, и оба притворялись, что не замечают знаков, которые делал им Филип, муж Джун, по-прежнему рвавшийся домой. Все супружеские пары — Томпсоны, Педлары, Стивенсоны, Сэттоны, Хирсманы и Фултоны — были разобщены. Тим Граффид все плотнее прилипал к Олив Грэмсмит; голова Сильвии Микок покоилась на плече некоего Систлуайна.

— Ты помнишь "Риц"? — спросила Сью Гэвина.

Он, конечно, помнил. Это было очень давно, за несколько лет до их поездки вчетвером на Адриатику, — они тогда только что поселились в Мейда-Вейл в одном подъезде, и никто из них еще не был женат. Они отправились в "Риц", потому что это было им не по карману. А предлогом послужил день рождения Полли.

— Двадцать пятое марта шестьдесят первого года, — сказал Гэвин. Он чувствовал твердые соски Сью: благодаря особому устройству бюстгальтера, они впивались в него, как два острия. А он здорово сдал с того мартовского дня, подумалось ему.

— Как мы веселились тогда! — Она улыбалась ему, чуть склонив темную изящную головку набок. — Ты все помнишь, Гэвин?

— Я помню все.

— Я хотела спеть эту песенку, но вы ополчились против меня и не позволили. А Полли была в ужасе.