Владимир Насущенко - Чужая собака

Скамейка Ивана Дмитриевича была всегда чисто выметена метлой, другие — завалены снегом. Коротков удивлялся постоянной ее чистоте и думал о той доброй руке, которая незримо заботилась, чтобы он мог посидеть в условной тишине сада.

Запахнув на коленях пальто, он осторожно присел на планочки, собака от холода перебирала издерганными худыми лапами. Он погладил ее по рыжим бровям и оттолкнул даже, чтобы не влюбляться особо. Стал рассматривать неожиданное наследство. Собака была хамской породы, как ему показалось, с вислым трусливым задом.

Иван Дмитриевич вытащил злополучную колбасу, развернул картонную бумагу, мечту гастрономических продавцов, и нащупал острый складной ножичек. Отрезая на равные доли, он сбрасывал колбасу в пасть иждивенца и сам сжевал на товарищеских началах пару кусочков без хлеба.

Иван Дмитриевич большей частью мыслил скептическими категориями, что делало его нерешительным и робким в жизненных ситуациях. Сейчас стояла проблема, где раздобыть деньжат на законную выпивку и что делать с собакой: оставить себе как нежданный подарок судьбы ко дню рождения или всучить бездоходную скотинку охотнику Горшенкову из двадцать третьей квартиры. Но Горшенков мог и не взять, собака, видимо, со скрытым дефектом, раз хозяин ее бросил.

Иван Дмитриевич расстроился. На скамейку подсел человек в толстом пальто с поднятым каракулевым воротником. В руках человека покоилась трость, вырезанная из корневища. Он постучал палкой по мерзлой земле, но Ивану Дмитриевичу вдруг показалось, что сосед бесцеремонно толкнул его в правую ногу своим сучковатым инструментом, словно хоккейной клюшкой. Он даже ощутил боль в косточке и невольно дрыгнул ногой, но как человек по натуре деликатный смолчал, рассудив, что это ему померещилось. Приблудная собака забеспокоилась.

— Отличный песик… Он вас так любит, — завистливо всхлипнул незнакомец, поворотя нос из каракуля. Коротков в сумраке успел заметить его маленькие острые глазки и сдавленное в висках лицо. Не дождавшись ответа, голова незнакомца юркнула в воротник.

Иван Дмитриевич укорил себя за бестактность и уже хотел ответить, но незнакомец опередил.

— Это бретонский гриффон? — спросил он в пространство.

— Гриффон, — повторил Иван Дмитриевич, понимая, что незнакомец спросил о породе собаки.

— Я так и знал… В молодости у меня был гриффон Аякс. Злоба и привязчивость к зверю, в особенности к волку, была изумительная. Брал мертво. Но по зайцу гнал плохо. И была дурная привычка бросаться на овец. Только теперь вот такой охоты нет…

— Нету, — согласился Иван Дмитриевич: не хотелось разочаровывать человека. Желание выпить и поесть чего-нибудь горячего не проходило. Он ощупал мелочь в кармане, проглотил слюну, пососал потухший окурок и выбросил его в снег.

— Гончие привязываются открыто и никогда не лгут в своих симпатиях, — интеллигентно похвалил собаку незнакомец, осторожно дотрагиваясь палкой до густого загривка пса. Собака сверкнула клыками.

— Не любит палку, — предостерег Коротков и пошевелился на ледяной скамье, вытащил часы «Молния» на цепи, посмотрел на стрелки. Мимо прошла дама глубокой молодости и равнодушно покосилась на обоих.

— Как собачку вашу зовут? — пристал незнакомец, усмехаясь плоскими губами.

— Никак, — грубо ответил Коротков и спрятал часы.

— М-да, отношения людей ложны, несовершенны. От ума идут, — обиделся человек и поковырял тростью мерзлую землю.

Собака столбила кусты.

— Люди о своем уме мыслят, как о собственных часах, — огрызнулся Иван Дмитриевич. — Каждый думает, что его часы хорошо идут.

— Как, как? — встрепенулся незнакомец, даже подпрыгнул на скамейке.

— Так, — желчно сказал Иван Дмитриевич. — На самом деле никто не знает точного времени…

Человек вдруг засмеялся, и смех его был похож на крик гуся:

— Га-га-га! Честное слово, вы мне нравитесь. Блестящий софизм! Га-га-га! Не ожидал, не ожидал…

Нос незнакомца качался из стороны в сторону, хлюпал, свистел и трубил.

Коротков покраснел в темноте: ему не понравилось непонятное слово. И было неясно, к чему клонит незнакомец, напустивший столько туману. Он почувствовал тревогу. Чем больше приглядывался к соседу, тем больше укоренялся в мысли, что сосед похож на театрального агента из подземелья, только нос чуточку повнушительней, чем у того пустобреха, торговавшего беспросветными лотерейными билетами.