Конрад Мейер - Амулет

Людовик обратился к Дюбуа, камердинеру маркизы, который тихо вошел и прошептал:

— Стол накрыт, ваше величество.

— Ты мешаешь, Дюбуа, — сказал ему король.

И старый слуга попятился назад с легким выражением изумления на вышколенном лице.

— В Версале, — повторил Фагон, — я нашел маршала за столом с некоторыми его товарищами. Там был Виллар — говорят, герой, чего я не отрицаю, но бесстыдный хвастун. Там был Виллеруа, мастер проигрывать сражения, ничтожнейший из смертных, живущий крохами, падающими со стола твоей милости. Там был Грамон, с его лицом и осанкой аристократа. Вчера, государь, он надул меня в твоем зале за твоим игорным столом при помощи крапленых карт. Там был Лозен, под внешней кротостью которого скрываются злоба и раздражение. Прости мне, что такими я видел твоих придворных, — мой страх, моя душевная боль выставляли все в резком свете. Графиня Мимер тоже была приглашена туда вместе с Мирабеллой, которая сидела рядом с Виллеруа; семидесятилетний франт пугал и смущал бедную девочку своими ужимками.

Жюльен был позван отцом к столу. Он был бледен как смерть. Я видел, как его трясла лихорадка, и со священным ужасом взирал на эту жертву. Разговор шел… Может быть, существуют демоны, которые ускоряют события: стремительно поднимают того, кто идет вверх, и жестоко спихивают в пропасть поскользнувшегося?.. — Разговор шел о наказаниях в армии. Мнения разделились. Спорили, следует ли вообще подвергать телесному наказанию, а если следует, то какому именно — палкой, ремнем или саблей плашмя. Маршал с обычным человеколюбием высказался против всякого телесного наказания, кроме как за бесчестные поступки. А Грамон, шулер Грамон, согласился с ним, ибо честь, по словам Буало, это остров с неприступными берегами, к которым нельзя пристать, если их однажды покинешь. Виллар вел себя, с позволения сказать, почти как шут и рассказывал, что один из его гренадеров застрелился, должно быть, потому, что его несправедливо наказали. Тогда он, маршал Виллар, опубликовал в приказе: «У Лафлера была честь, хоть и на свой манер». Мальчик следил за разговором с безумными глазами. Слова «розги», «честь», «удары» сыпались со всех сторон. Я шепнул маршалу на ухо:

— Жюльен болен, ему надо лечь в постель.

— Жюльен возьмет себя в руки, — ответил он. — К тому же обед скоро кончится.

В это время галантный Виллеруа обратился к своей робкой соседке:

— Сударыня, — сказал он важно в нос, — скажите ваше мнение, и мы будем внимать ему.

Мирабелла, и без того сидевшая как на угольях, разумеется, последовала своей привычке и ответила высокопарно:

— Ни один подданный самого гордого из королей не стерпит насилия. Кто так заклеймен, тот покончит с собой!

Виллеруа зааплодировал. Я поднялся, взял Жюльена и увел его. Наш уход остался почти незамеченным. Маршал, вероятно, извинился за нас перед гостями.

Пока я раздевал мальчика — самостоятельно он уже не мог снять одежду, — он сказал мне:

— Господин Фагон, у меня странное состояние. В голове все путается. Я вижу перед собой какие-то образы… Должно быть, я болен. Если я умру… — При этом он улыбнулся — Вы знаете, господин Фагон, что случилось сегодня у иезуитов? Так никогда не рассказывайте об этом отцу, никогда, никогда. Это убьет его!

Я пообещал ему и сдержал свое слово, хотя это далось мне непросто. Маршал до сих пор ничего об этом не знает.

Уже лежа в постели, Жюльен протянул мне горячую руку.

— Благодарю вас, господин Фагон… за все… Я не такой неблагодарный, как Мутон.

Было уже лишним беспокоить ваше величество. Через четверть часа Жюльен начал бредить. Жар был очень силен, сердце билось учащенно. Я велел поставить в той же комнате походную постель и оставался на своем посту. Маршал распорядился, чтобы в соседнюю комнату перенесли его бумаги и карты. Каждый час он отходил от рабочего стола, чтобы взглянуть на мальчика, который его не узнавал. Я злобно смотрел на него.

— Что ты имеешь против меня, Фагон? — спросил он.

Мне не хотелось ему отвечать. Мальчик сильно бредил, но перед его пылающим взором вставали только приятные ему образы уже ушедших из жизни людей. Появился Мутон, прыгнул на постель Мутон-пудель, а на третий день Жюльен видел около себя свою мать.

Три посетителя навестили его. Виктор потихоньку постучался в двери и, когда я его впустил, так отчаянно разрыдался, что я вынужден был его увести. Потом постучала Мирабелла. Она подошла к постели Жюльена, который лежал в полудремоте, и взглянула на него. Она не плакала, а только горячо поцеловала его в высохшие уста. Жюльен не заметил ни друга, ни возлюбленной. Неожиданно появился также отец Амиель, которого я тоже принял. Так как больной недоумевающими глазами смотрел на него, то он стал забавно прыгать перед кроватью, восклицая: