Конрад Мейер - Амулет

— Чем могу служить, господа?

— Ваше преподобие, — начал Аржансон, отказавшись от сломанного стула. — Речь идет о жизни и смерти человека. Надо поторопиться спасти его. Сегодня в колледже был подвергнут телесному наказанию молодой Буфлер. По ошибке. Озорник заставил глуповатого мальчика нарисовать и написать на классной доске нечто такое, вследствие чего вышла глупая шутка над отцом Амиелем. Жюльен Буфлер не имел ни малейшего представления о том, что его заставили сделать. Нетрудно будет доказать, что он был единственным в своем классе, осуждавшим такие затеи и по возможности предупреждавшим их. Если бы он сам выдумал эту штуку, то, конечно, заслужил бы наказание, но в действительности получилась страшная несправедливость, которую нужно искупить как можно скорее. К этому еще присоединяется другое, весьма тягостное обстоятельство. Ошибочно подвергшийся наказанию является ребенком по уму, но обладает душой взрослого мужчины. Хотели наказать мальчика и оскорбили дворянина.

— Что вы, что вы! — сделал изумленную физиономию патер. — Что вы говорите, ваше превосходительство! Как можно так сильно запутать в сущности простое дело! Я проходил по коридору и услышал шум в классе риторики. Отец Амиель, как ученый, является украшением ордена, но он не умеет внушить к себе почтения. Наши отцы не любят прибегать к телесным наказаниям, но так не могло продолжаться дальше. Нужно было преподать урок. Я вошел, увидел дерзость, написанную на доске. Расследовал дело. Буфлер сознался. Остальное понятно. Вы говорите, он мало одарен? Ограничен? Наоборот, он хитер! В тихом омуте черти водятся. Чего ему действительно не хватает, так это искренности. Он притворщик! Больно ему было? Ах, нежное создание! Дворянин? Очень жаль. Для нас, иезуитов, все одинаковы. К тому же сам маршал просил не баловать его сына. Я был старше него, когда меня в семинарии наказывали в последний раз, и больнее, чем всегда. Сорок розог без одной, как апостолу Павлу, который ведь тоже был дворянином. Разве я тогда погиб от этого? Я потер, с позволения сказать, то место и чувствовал себя лучше, чем когда бы то ни было. А я был невиновен. Между тем в невинности этого преступного юноши меня никто не убедит!

— Может быть, нам все-таки удастся, ваше преподобие! — сказал Аржансон и позвал обоих ожидавших нас спутников.

— Виктор, — заблеял иезуит, обращаясь к подошедшему мальчику. — Не ты ведь это сделал! За тебя я ручаюсь. Ты примерный ученик. Глупо было бы признаваться, когда тебя никто не обвиняет!

Виктор, подошедший с упрямым видом, смело взглянул Телье в лицо, но опешил. Сердце у него застучало при виде искаженных черт этого человека и его сверкающих волчьих глаз. Он сказал коротко:

— Я подговорил Жюльена, который ничего не понимал. Я кричал вам это над самым ухом, но вы не хотели слышать, потому что вы злодей!

— Довольно! — сказал Аржансон и указал ему на дверь.

Мальчик ушел не без удовольствия, потому что начал уже бояться отца Телье.

— Отец Амиель, — обратился теперь министр к священнику. — Скажите честно, мог ли Жюльен придумать такую игру слов?

Патер молчал в нерешительности и трусливо поглядывал на ректора.

— Смелее, патер, — шепнул я ему. — Ведь вы честный человек.

— Никак не мог, ваше превосходительство! — торжественно заявил отец Амиель. — Жюльен невинен, как Спаситель!

Лицо ректора перекосилось от злобы. Он привык встречать слепое повиновение и не выносил, когда ему противоречат.

— Вы позволяете себе критиковать, брат? — вскипел он. — Так критикуйте сначала свою глупую мимику, которая делает вас посмешищем даже среди дураков! Я справедливо поступил с ним!

Такой отзыв о его мимических талантах вывел патера из себя и заставил на минуту забыть всякий страх.

— Справедливо?! — вскипел он. — Боже милосердный! Сколько раз я просил вас считаться с плохими способностями мальчика и не губить его! А вы мне отвечали: «Так пускай себе пропадает!» Разве вы это не говорили?

— Бесстыдно лжешь! — завопил Телье.

— Ты лжешь еще бесстыднее, почтенный патер! — старался перекричать его носатый, дрожа всем телом.

— Вон! — крикнул Телье, указывая пальцем на дверь, и маленький патер поспешил убраться.

Когда мы остались снова втроем, министр сказал:

— Ваше преподобие, вас упрекнули в том, что вы ненавидите мальчика. Это тяжкое обвинение! Вы можете его опровергнуть тем, что отправитесь с нами и попросите прощения у Жюльена. Никто при этом не будет присутствовать, кроме нас обоих. — Он указал на меня. — Этого достаточно. Этот господин — лейб-медик короля и весьма озабочен здоровьем мальчика. Вы побледнели? Так подумайте же. Следует исправить несправедливость!