Робер Бёлэ - Безвидный свет. Введение в изучение восточносирийской христианской мистической традиции

Учение о молитве восточносирийских мистиков и относящаяся к ней терминология 77тоже многим обязаны Евагрию. Например, понятие духовной молитвы 78или чистой молитвы 79(то есть свободной от помыслов, представлений материального происхождения и вообще каких бы то ни было образных или количественных аспектов), которой достигает нагой 80, чистый 81или духовный 82ум (то есть лишенный любого отпечатка чувственных представлений 83). Все эти выражения с тем же смыслом, какой они имеют у Евагрия, можно найти в сочинениях Дадишо Катарского 84, Симеона д-Тайбуте 85, Исаака Ниневийского 86, Иосифа Хаззайи 87и Иоанна Дальятского 88.

Наконец, утверждение необходимости бесстрастия для достижения духовного созерцания у наших авторов во многом восходит к Евагрию 89. Высказывания последнего о бесстрастии слишком многочисленны, чтобы специально их здесь рассматривать, и поэтому мы ограничимся лишь отсылкой к некоторым из них по ходу разбора отрывков из произведений восточносирийских авторов 90.

Симеон д-Тайбуте заявляет, что бесстрастие и вера образуют тот свет, который позволяет достичь видения созерцания 91; в другом месте 92он уточняет, перефразируя Евагрия, что именно в свете своего бесстрастия 93душа, пораженная собственной красотой 94, зрит новый свет благодати. И опять же, подобно Евагрию 95, он говорит о гавани бесстрастия 96. В другом месте он, однако, выступает против тех, кто проповедует бесстрастие до тех пор, пока мы соединены с плотским телом 97. Это кажущееся противоречие находит объяснение во взглядах Дадишо Катарского, Сахдоны и Исаака Ниневийского.

Действительно, Дадишо (процитировав одно из определений бесстрастия, приводимое аввой Исаией 98, и прежде чем воспроизвести четыре высказывания Евагрия на ту же тему) уточняет, что то бесстрастие, о котором пойдет речь, не есть совершенное бесстрастие, которое будет дано при воскресении 99. У Сахдоны также говорится о временном и частичном бесстрастии 100: хотя, по причине нашего нынешнего состояния, и невозможно стать абсолютно непоколебимым, тем не менее благодаря Духу зло может только с большим трудом увлекать за собой 101; противодействие зла остается, но ему не хватает сил 102. Подобным же образом и Исаак Ниневийский заявляет, что даже тому, кто достиг совершенства, невозможно пребывать невредимым от всякого «изменения», как хотели бы видеть мессалиане 103. Ибо, говорит он 104, «бесстрастие состоит не в том, чтобы не ощущать страстей, а в том, чтобы не принимать их»; но этот отказ от страстей является в каком-то смысле естественным, поскольку «как только страсть приходит в движение, тотчас разум ( re‘yānā ) похищается у нее [то есть страсти] через некий [благой] помысел, появляющийся в уме ( hawnā ), и сама страсть остается бездейственной» 105. Это толкование бесстрастия, как кажется, смягчает представление Евагрия, который в Слове о делании дает понять 106, что «бесстрастием обладает не та душа, которая не испытывает никакой страсти по отношению к вещам, но та, которая остается невозмутимой даже в отношении воспоминаний о них» 107.

У Исаака Ниневийского, который часто говорит о бесстрастии 108, мы также встречаем евагриевское выражение «крылья бесстрастия» 109.

У Иосифа Хаззайи бесстрастие связано со вторым естественным созерцанием 110, оно называется «Царствием Небесным» 111и сопряжено с видением умом самого себя 112. Впрочем, у этого автора, столь во многом следующего Евагрию, можно было бы ожидать более частого употребления самого термина «бесстрастие». Однако он заменяется у Иосифа равнозначными понятиями Чистота (начало бесстрастия) 113и Ясность (полное бесстрастие) 114, воспринятыми от Иоанна Отшельника 115.

Что касается Иоанна Дальятского, то, хотя он и не употребляет термин «бесстрастие» в техническом смысле, мы находим у него разнообразные слова с тем же значением и смыслом (в частности, как и у Иосифа Хаззайи, «чистота» и «ясность», которые Иоанн, в отличие от последнего, не различает между собой 116). Отметим, что у него при этом тоже не идет речь о полном освобождении от страстей: если такое освобождение практически достигает совершенства на самом высоком уровне мистического опыта (который становится все более частым и продолжительным), вне такового оно, однако, требует деятельного навыка памяти Божией: «Тот, кто взирает на Бога внутри себя, очищает свою душу от скверны, и демон не может посеять страсти в его сердце. А если они там были посеяны, они быстро уничтожаются. Память Божия и воспоминание о страстях не могут пребывать вместе в одном жилище» 117.