Максим Пулькин - Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

Инициатором новых форм борьбы против самосожжений стал сибирский и тобольский митрополит Игнатий, постриженик Соловецкого монастыря, некоторое время живший в нем после подавления известного старообрядческого бунта. «Увещание» старообрядцев стало для него обычным занятием после поездки в 1687 г. в Кострому и в Кинешму по распоряжению патриарха Иоакима. Находясь в миссионерской поездке, Игнатий занимался «увещанием» местных старообрядцев, чтобы они «от злоб своих и прелести перестали», «обратились бы в покаяние к святой церкви» [474]. Примечательно, что инициатива принадлежала самим старообрядцам. Они надеялись, что «торжество будет на их стороне. Защитники никонианства останутся безответными и неизбежно должны будут возвратиться к старым церковным порядкам» [475]. Обладая таким бесценным пропагандистским опытом, Игнатий продолжал свою миссионерскую деятельность. С 1693 по 1701 г., находясь в сане тобольского митрополита, Игнатий подготовил ряд посланий пастве, главной целью которых стало идейное противостояние старообрядческим вождям, призывающим местных жителей к самосожжениям. В посланиях содержалась подробная характеристика церковного раскола, а также некоторых опасных ересей, бывших в России в давние времена. Основной идеей посланий стала проповедь «душепагубности» самосожжений, участники которых неизбежно оказываются «с сатаною и с бесы вечно, на дне адския ямы» [476].

Итак, верховная власть отдавала на места общие распоряжения о линии поведения относительно старообрядцев-самоубийц, а в ряде случаев откровенно запрещала обстоятельные расследования причин самосожжений, не без оснований полагая, что корыстолюбивые дознаватели окажутся еще опаснее для местных жителей, чем «водители на гари». В то же время местной администрации предоставлялось право самостоятельно, в зависимости от конкретных условий, решать тактические вопросы взаимоотношений со старообрядцами, намеревающимися сгореть. Общая линия в отношении старообрядцев, склонных к суициду, в конце XVII – начале XVIII в. постепенно приобретала новые черты.

Начало петровского царствования ознаменовалось жестокими мерами против старообрядцев. Продолжая репрессивные традиции своих предшественников, Петр I распорядился сжигать сторонников «огненной смерти». Тем самым дорога к отступлению, возвращению к нормальной жизни для них была отрезана. В случае отказа от добровольной смерти их ждала аналогичная казнь. Это распоряжение стало подтверждением ранее существовавшей практики, подкрепленной нормами закона. Ранее аналогичные указы рассылались на места в большом количестве и без особых поводов и разбирательств. Так, царская грамота двинскому воеводе Н.К. Стрешневу, датированная январем 1684 г., предписывала «раскольников за их к церкви Божии противность велеть зжечь» [477].

Мысль о том, что подданные свободно распоряжаются своей судьбой – дерзко сжигают сами себя вместо того, чтобы платить налоги, поставлять рекрутов и регулярно с большим усердием выполнять другие повинности, приводила власть предержащих в ярость. Эмоции мешали трезвой оценке ситуации и разработке конкретных способов предотвращения массовых самоубийств. Для профилактики самосожжений наставники старообрядцев в этот период подвергались самым изощренным казням. Избавиться от мучительной смерти им помогало лишь раскаяние. Так, в 1701 г. был пойман некий «вор Талицкой», который «ради возмущения людем, писал письма плевальные и ложные о пришествии Антихристовом». Во время «казни копчением» Талицкий, «не стерпя того, покаялся и был снят с оного», после чего заявил, «что все то ложь, чему учил» [478]. Некоторые усилия к идейной (и не только) борьбе с самосожжениями прилагали те духовные пастыри, на которых возлагалась непосредственная работа, связанная с противостоянием старообрядческому влиянию. При этом их роль состояла преимущественно в анализе ситуации и в информировании вышестоящего начальства. Так, священник Азапольской волости Мезенского уезда в 1725 г. доносил архиепископу Холмогорскому и Важскому: «весьма в том Мезенскому уезде омерзел и развратился от церкви народ, но и о смерти своей не радят и небрегут». Самосожжение, судя по документу, расценивалось местными старообрядцами как форма противостояния учению церкви и государству: «вменяют себе свою продерзость за законное некое мучение». Итог таких взаимоотношений местных жителей со светской властью и православной церковью, как говорилось далее в этом же документе, не замедлил проявиться: «противников святой церкви, не хотящих быть у присяги, собравшись в едину избу мужей и жен, девиц и младенцев сожглось сто осмь душ, как и прочие к тому готовы» [479].