Джон Бартон - История Библии. Где и как появились библейские тексты, зачем они были написаны и какую сыграли роль в мировой истории и культуре [litres]

Всему свое время, и время всякой вещи под небом:

время рождаться, и время умирать;

время насаждать, и время вырывать посаженное;

время убивать, и время врачевать;

время разрушать, и время строить;

время плакать, и время смеяться;

время сетовать, и время плясать;

время разбрасывать камни, и время собирать камни;

время обнимать, и время уклоняться от объятий;

время искать, и время терять;

время сберегать, и время бросать;

время раздирать, и время сшивать;

время молчать, и время говорить;

время любить, и время ненавидеть;

время войне, и время миру.

Что пользы работающему от того, над чем он трудится ?

Как и Иов, Екклесиаст часто цитирует изречения, сами по себе предполагающие, будто в том, что происходит на земле, есть порядок и польза, но перестраивает их контекст, желая показать тщету человеческих стремлений:

Доброе имя лучше дорогой масти, и день смерти – дня рождения.

Все, что может рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле [6], куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости.

По сути, это пародия на учительную книгу. Она подрывает все устои премудрости. Почти все библеисты полагают, что она написана в эллинистический период – отчасти оттого, что в ней есть признаки позднего иврита, – а если это так, то она могла кое-что заимствовать и у греческого скептицизма. Ее называют словами «сына Давидова» (Еккл 1:1), и обычно это воспринимали в том смысле, что она (как и Книга Притчей) притязает на право считаться творением Соломона, – но, возможно, здесь просто речь о царе из рода Давида. И равно так же, как Книга Иова заключает мудрость своих изречений в границы повествований – пролог и эпилог – Книга Екклесиаста содержит ряд очень кратких историй, призванных показать, отчего дела человеческие пошли столь плохо и не имеют конечного смысла:

Вот еще какую мудрость видел я под солнцем, и она показалась мне важною: город небольшой, и людей в нем немного; к нему подступил великий царь и обложил его и произвел против него большие осадные работы; но в нем нашелся мудрый бедняк, и он спас своею мудростью этот город; и однако же никто не вспоминал об этом бедном человеке. И сказал я: мудрость лучше силы, и однако же мудрость бедняка пренебрегается, и слов его не слушают.

Возможно, некоторые из этих историй – или же все – содержат завуалированные отсылки к событиям израильской истории [7], но обезличены, чтобы казаться типичным отражением «суеты желаний человеческих» [8]. Редактор добавил в книгу эпилог, призванный силой ввернуть ее поучения обратно к библейской ортодоксии:

Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом всё для человека; ибо всякое дело Бог приведет на суд, и все тайное, хорошо ли оно, или худо.

Почти для всех, кто читает Книгу Екклесиаста в наши дни, этот эпилог слишком запоздал. Ее сомнения уже впечатаны в наш разум – задолго до того, как мы достигнем этой резко диссонирующей посылки. Кажется, автор стремится научить нас одному: довольствуйтесь тем, чего способен достичь род человеческий – и не обрекайте себя, пытаясь понять мир. Как и у Вольтера в Кандиде [9], мораль проста: нам следует «возделывать свой сад» и наслаждаться жизнью, которая нам дана, а не пытаться достичь недостижимого.

Так учительная литература не просто устанавливает закон, а вовлекает читателя в диалог о человеческой жизни и ее устроении. Она склонна не к догматизму, а к «открытым финалам». А если в ней и предлагается знание о мире и путях его, то через притчи и мудрые изречения, над которыми предстоит размышлять, а не через суровые диктаты, которые можно только принять – и следовать им беспрекословно. Вероятно, наиболее типичны краткие параграфы в Притч 30, где проводятся аналогии между человеческой жизнью и миром природы, а нас приглашают подумать о них, не делая никаких конкретных и практических выводов:

Вот трое имеют стройную походку,

и четверо стройно выступают:

лев, силач между зверями,

не посторонится ни перед кем;

конь и козел, [предводитель стада,]

и царь среди народа своего.

Правильно или нет поступает царь, ходя среди народа своего, нам не говорят: это просто наблюдение за миром и жизнью.

Кем были авторы учительных книг? Мы видели: Книга Притчей могла стать творением дворцовых писцов, собиравших и народные изречения, и реплики мудрецов. Но Книга Иова и Книга Екклесиаста кажутся сочинениями отдельных писателей, хотя нам и неизвестны их имена. В каком обществе они жили? Мы не знаем, оно скрыто от нас, и это искушает. Подобные произведения непременно должны были читать и обсуждать на каком-либо фоне, но нам никак не подтвердить существование иудейских философских школ – какие были, скажем, в Древней Греции. Единственное наше свидетельство – это сами тексты.