Джон Бартон - История Библии. Где и как появились библейские тексты, зачем они были написаны и какую сыграли роль в мировой истории и культуре [litres]

Да, возможно, это уже чересчур – так дотошно систематизировать поучения Книги Притчей: их послания довольно переменчивы, да и часто они, как мы видели, «тянут в разные стороны», – но все же это описание вполне согласуется с изысканным и утонченным духом книги.

Если в Книге Притчей диалог ведется скрыто, то в двух других учительных текстах Ветхого Завета, Книге Иова и Книге Екклесиаста, он совершенно откровенен. И к богословию они обе гораздо ближе, чем самые религиозные изречения в Книге Притчей. В них заданы прямые вопросы о сути и характере Бога – причем имя Яхве редко звучит в Книге Иова и ни разу не появляется в Книге Екклесиаста. Книга Иова, практически несомненно возникшая в эпоху владычества персов, диалогична в самом прямом смысле. К повествованиям здесь относятся только пролог и эпилог, рассказывающие привычную историю о человеке, которого преследует сатана, или «противник» – своего рода небесный «адвокат дьявола», желающий проверить набожность Иова. А главный корпус книги составлен из трех диалогических циклов. Беседуют Иов и трое его друзей: Елифаз, Вилдад и Софар, – а потом вступит и четвертый, Елиуй (но это, вполне возможно, поздняя вставка). Подобное в духе ранних трагедий школы Эсхила: каждый персонаж произносит заученную речь, которая не обязательно соединяется с предыдущими, но преследует свою цель. После каждой речи Иов произносит свои реплики, но, опять же, редко дает ответ на заданные ему вопросы. Все речи построены как притчи, а иногда даже звучат прямые цитаты из Книги Притчей и Псалтири. В одной поразительной реплике Иов как будто пародирует псалом:

Что́ есть человек, что Ты помнишь его,

и сын человеческий, что Ты посещаешь его?

Что такое человек, что Ты столько ценишь его

и обращаешь на него внимание Твое,

посещаешь его каждое утро,

каждое мгновение испытываешь его?

Там, где Псалмопевец поражен тем, сколь Бог заботится о сотворенных Им людях, Иов скорбит о том, что Бог проявляет к человечеству столь навязчивый и непрошеный интерес.

Во всей книге звучит главная тема беседы: почему Иов, явно невинный и набожный, страдает от страшных болезней, разорен и презираем? Друзья предлагают ответы на эту загадку, и их версии согласуются с общим тоном Книги Притчей. Возможно, в Иове больше зла, нежели кажется? («Верно, злоба твоя велика, и беззакониям твоим нет конца», Иов 22:5). Или его испытывают? («Блажен человек, которого вразумляет Бог, и потому наказания Вседержителева не отвергай», Иов 5:17). Или, может, его страдания окажутся краткими и вскоре забудутся, когда Бог вернет ему здоровье и благополучие? («И если вначале у тебя было мало, то впоследствии будет весьма много», Иов 8:7). Иов отвергает все эти ложные объяснения. Кульминация книги – появление Бога (в чем-то оно сродни deus ex machina греческих трагедий). И Бог саркастически говорит Иову, что тот ничего не знает, ибо ничтожен в сравнении с мощью Создателя:

Где был ты, когда Я полагал основания земли?

Скажи, если знаешь.

Кто положил меру ей, если знаешь?

или кто протягивал по ней вервь?

На чем утверждены основания ее,

или кто положил краеугольный камень ее,

при общем ликовании утренних звезд,

когда все сыны Божии восклицали от радости?

Но кроме того, Бог исцеляет Иова, благословляет его и таинственно провозглашает, что Иов «говорил верно», а его друзья – нет (Иов 42:8). Книга остается сокровенной – и показывает, что даже в учительном тексте, темой которого откровенно избраны притязания самой традиции мудрости, мы не находим окончательного разрешения затронутых богословских проблем. В этом Книга Иова отличается от сходных трудов на всем Древнем Ближнем Востоке, например от вавилонского текста, который начинается со слов: «Восхвалю я Господа мудрости» [5]. В последнем ясно сделан совершенно иной вывод: страдающий праведник поистине виновен в грехах против богов.

Книга Екклесиаста (Кохелет) пронизана сомнениями в еще большей мере, нежели Книга Иова. В целом она стремится найти глубинный смысл жизни – и отрицает, что это возможно. Все – «суета», на иврите, гевель – «бессмыслица», «нелепость». И дело не в том, будто мы зря тщеславимся из личной гордыни. Все просто по природе своей напрасно, тщетно и ни к чему не ведет. Даже знаменитый отрывок про «всему свое время» в контексте становится иллюстрацией к неизбежности бессмысленных событий – и это ясно, когда мы приведем его с последней строкой (которую часто опускают).