Владимир Мезенцев - 100 ответов верующим

Так для многих верующих исповедь становится формальным актом, не вызывающим со временем особых волнений и переживаний. В том числе и для священнослужителей.

Бывший ксендз и преподаватель духовной семинарии Ионас Рагаускас в своей книге «Ступайте, месса окончена» рассказывает, как ему, только что прибывшему в приход молодому ксендзу, очень хотелось выслушать исповедь своего коллеги. Какое это должно быть возвышенное покаяние, казалось ему.

«И вот наконец, — вспоминает Рагаускас, — мой первый кающийся в сутане! Знакомый молодой священник из соседнего прихода прибегнул во время престольного праздника к моим услугам. После этой исповеди мои щеки горели, как после оплеухи… меня не столько поразили сами грехи, сколько то обстоятельство, что о своих тяжких преступлениях contra sextum (против шестой заповеди — «не прелюбодействуй». — Ред.), ксендз рассказывал ничуть не волнуясь и не стесняясь, словно признавался в том, что выкурил сигарету. Даже тон исповеди, которую он закончил привычным: «Больше ничего не помню, каюсь, прошу разрешения», — яснее ясного свидетельствовал о том, что выполняется обычная формальность. Уста глаголят, а сердце и разум немы…»

Еще более формальный характер носит практикуемая ныне в православных храмах «общая исповедь», когда каются одновременно несколько человек. Священник перечисляет длинный список грехов, а верующие возгласом «грешен, батюшка», отмечают тот грех, в котором они повинны. Это групповое «разрешение грехов» доводит исповедь до логического конца — превращает ее в нелепость, которая уже никак не может служить улучшению нравственности.

Нельзя сказать, что на исповеди у верующего нет глубоких переживаний. Все это бывает у искренне верующего человека. Но дело в том, что сам характер таинства покаяния, возможность легкого искупления грехов не способствуют настоящему раскаянию. Что же касается волнений, то связаны они не столько с самим «грехом», сколько с действиями священника.

По церковным правилам кающийся должен рассказать буквально о всех своих грехах. Католическая догматика обязывает, например, верующего сообщать самые мельчайшие подробности, приведшие его к тому или иному «греху»: иначе исповедь недействительна и спасения нет. В католической книге «Зерцало духовенства» даже требуется от священника «осторожно и толково выведывать и те грехи, которые хотели бы скрыть из стыда». Чтобы — боже упаси! — не забыть какого-либо греха, христианские церковники выработали длиннейший список, куда записаны всевозможные человеческие пороки. Священник спрашивает о них верующего, и тот часто узнает из уст служителя бога о пороках, о которых раньше не имел никакого представления. Эти безнравственные вопросы оскорбляют, унижают верующего, превращают исповедь в пытку, мучительное копание в его душе.

Вот теперь мы можем дать ответ на вопрос, что плохого в христианской исповеди. Исповедь приучает человека к мысли, что только перед богом, а не перед людьми бывает он греховен, что только священник может оценить праведность его жизни. Все же остальное — это дело второстепенное, главное — выполнение религиозных обрядов, усердные молитвы и т. п. Ведь жизнь человека, по церковному учению, сама по себе не имеет особой ценности, она лишь подготовка к смерти. С этой позиции священники и оценивают греховность или праведность человека, тем самым признавая, что им, по существу, безразлично настоящее гражданское лицо человека, его подлинный нравственный облик. Таким образом, христианская исповедь приучает верующего сквозь пальцы смотреть на свои действительно дурные поступки, является лишь иллюзией нравственного совершенствования человека.

Рекомендуемая литература

Ранович А. Б. Происхождение христианских таинств. М. — Л., 1931.

V. О ЧЕЛОВЕКЕ И ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ОБЩЕСТВЕ

Разве можно отрицать у человека существование души? Чем тогда он отличается от бездушных тварей?

Ответ.Вопрос о сущности душевной деятельности долгое время был камнем преткновения для науки. Непонимание людьми таких явлений, как сон и сновидения, память, воображение, эмоции, отвлеченное мышление, издавна было причиной религиозных суеверий. Самое близкое, самое непосредственное для человека — его собственное «я», его личность в ее отношении к внешнему миру — было совершенно необъяснимым и таинственным.

Сложные законы психической деятельности смогли открыть и исследовать лишь значительно позже, когда накопились огромные знания в области физиологии живого организма, а развитие науки и техники дало в руки ученых множество приборов, с помощью которых стало возможным измерить и исследовать процессы, протекающие в коре головного мозга и других отделах нервной системы. Нужно было также, чтобы теоретическая мысль освободилась от давящего авторитета религии и дерзнула подойти к изучению психики с чисто научных позиций.