Лео Таксиль - Забавное Евангелие, или Жизнь Иисуса

Мессия (древнееврейское «машиах») заключает в себе понятие о помазании на царство. Таким ритуальным актом сопровождалась церемония возведения на иудейский престол нового царя. С течением времени образ мессии усложнился. Он связывался с утопическими мечтаниями об идеальном царе, божьем помазаннике, олицетворении силы и справедливости, который «мышцей своей» обеспечит безопасность страны и установит бесконфликтное царство социальной справедливости, где «волк будет жить вместе с ягненком» и будет повержено злое начало. В ветхозаветной части Библии этот образ наслоился на идеализированный лип иудейского царя Давида. По мере того как мечты оставались неосуществленными, ожидаемый мессия терял свои прежние черты. Новые идеи — идеи спасительности страданий, порожденные безысходностью нищенского существования, наложились на первоначальный образ. Теперь мессия рисуется страдальцем, который безропотностью и собственной безвинной смертью искупает грехи всех. В дальнейшем идеал мессии все больше перемещается на небеса, приобретая мистические юрты (Даниил, гл. 7, ст. 13–14). Но родословие его угнездилось прочно, и его по-прежнему представляли себе отпрыском «дома Давида». В этом синкретическом виде образ ожидаемого мессии из еврейской части Библии перекочевал в христианские евангелия, где и получил дальнейшую разработку. Евангельское слово «Христос» есть греческий перевод ветхозаветного «машиах», «мессия».

В евангелиях с именем Ирода связана легенда об избиении вифлеемских младенцев, которое тот предпринял, чтобы погубить родившегося мессию — младенца Иисуса.

Авторы евангелий, унаследовав ветхозаветную традицию, возводили родословие Иисуса Христа к дому древнего иудейского царя Давида.

Таксиль обыгрывает здесь один из важных элементов символа веры, который раннехристианский писатель Тертуллиан (ок. 160 — после 220 н. э.) формулировал так: «Мы веруем, что существует единый бог, творец мира, извлекший его из ничего своим Словом (Логос), рожденным прежде веков. Мы веруем, что Слово сие есть Сын божий… спустившийся по наитию Бога-духа святого в утробу девы Марии, воплотившийся и рожденный ею, что Слово — это господь наш Иисус Христос…» (Тертуллиан. О возражении еретикам, 13).

Автор использует (правда, весьма вольно) версию, приводимую римским писателем Цельсом, где упоминается некий солдат Пантера как подлинный (тайный) отец Иисуса (см.: Ориген. Против Цельса, 1, 32). Несколько фрагментов, где некий Иошуа бен-Пандира отождествляется с Иисусом Назарянином, есть в Талмуде.

Родословия Иисуса приводятся только в двух евангелиях — от Матфея и от Луки. В двух других (от Марка и от Иоанна) они отсутствуют. Назначение этих явно искусственных инструкций — примирить в первохристианстве разноречивые тенденции по вопросу о природе Христа. С одной стороны, он представитель земного рода. С другой — сын божий, зачатый от святого духа. Выход из противоречия евангелисты усматривали в том, чтобы сын божий в то же время был бы и отпрыском династии царя Давида. Для этого Матфей протягивает генеалогическую нить от династии Давида до Иисуса через плотника Иосифа, не замечая, что, если бы даже этот последний и принадлежал к царскому дому, нить эта все-таки разрывается, поскольку Иосиф не отец Иисуса, а лишь муж его матери. Лука изображает это родословное древо Иисуса Христа более протяженно, и корни его протягиваются через Давида к первочеловеку Адаму (Лука, гл. 3).

Сопоставляя списки имен двух родословий одного и того же Иосифа, нетрудно заметить, что они несхожи. В одном списке от Иисуса до Давида — 28 поколений, в другом — 42. В одном имя персонажа библейской истории Зоровавеля стоит на 12-м месте, в другом — на 21-м. Всматриваясь более пристально в эти ряды имен, мы в ряде случаев узнаем и древнейшие «карьеры», откуда евангелисты брали строительный материал для своих родословий. Так, первые 20 имен списка Луки (от Адама до Авраама) выбраны из генеалогических пластов ветхозаветной книги хроник (I хрон. 1, 1–4, 24–27 ). Следующие 14 имен (от патриарха Авраама до Давида) извлечены из разных разделов книг Бытие и Руфь. Этот ряд имен у Матфея и Луки совпадает. Далее же, как отмечалось, пути их окончательно расходятся, и каждый творит свою схему в соответствии со своим религиозным мироощущением и применительно к тем разнородным легендарным источникам, которыми каждый располагал.