Владимир Богораз - Эйнштейн и религия

Грузинско-мусульманская легенда, приведенная Лермонтовым в сказке об Ашик-Керибе, повествует, как герой был чудесно перенесен всадником на белом коне (святым Георгием) из Арзиньяна в Арзерум, потом из Арзерума в Каре, потом, наконец, из Карса в Тифлис. Каждое из трех перенесений длилось «не более минуты» и сопровождалось закрытием глаз. В сущности говоря, оно нисколько не длилось, а было вневременно. Закрытие и открытие глаз — это только необходимая перемычка от одного зрительного образа к другому, в роде былинного «ударился об землю», «встряхнулся»; «прокинулся». В частности, закрытие и открытие глаз служит одной из любимых перемычек при переключении зрительных образов и целых миров. Закрывая глаза, человек выключает себя из одного зрительного мира. Открывая глаза, включает себя в другой зрительный мир. Самый момент переключения проходит в темноте, в небытии. Все это сочетание очевидно содержит лишь зрительные, пространственные образы, при полном отрицании, исключении времени.

По отношению к элементу третьему, — вневременным совпадениям бытия, можно установить наиболее тесную связь между древними и новыми религиями.

Христианство, например, изобилует примерами такого вневременного совпадения различных ипостасей бытия, которые возводятся обратно к язычеству и даже дальше того, обратно в первобытный анимизм. Самое понятие о Троице, «без лиц, в трех лицах божества», вместо объяснения только с ремаркой: «тайна сия велика есть» именно и представляет отчетливый случай такого вневременного совпадения ипостасей. Три лица — одно, где бы, когда бы и как бы они ни проявлялись.

Далее третье лицо Троицы, дух святой, с его физическим воплощением в виде голубя, представляет элемент еще более древний. Голубка Афродита и голубь, выпущенный Ноем из ковчега, и душа, улетающая голубем из тела и прилетающая обратно под окно, голубь мира с оливковой веткой во рту, и этот мистический духовный голубь, конечно, происходят из родственной стаи голубей.

В рассказе Флобера «Простое Сердце» чрезвычайно рельефно представлено физическое восприятие Голубя Духа бесхитростным сердцем старой служанки, которая поклонялась, как Духу Святому, чучелу любимого попугая и в минуту смерти отдала свою последнюю надежду именно этому привычному и знакомому чучелу.

Не менее рельефным совпадением различных ипостасей является пресуществление Христовой плоти и крови в причастии, причем церковная доктрина с особенною настойчивостью подчеркивает, что в хлебе и вине именно плоть и кровь живого бога и в плоти и крови — само божество. Таким образом, Христос, воплощаясь в причастии, имеет не две и не три, а несчетное число ипостасей, постоянно возникающих и тотчас же исчезающих снова.

Здесь в христианстве такая же стилизация, умножение ипостасей, как в гиндуизме — стилизация и умножение периодов времени.

Католическая и православная церковь признают пресуществление хлеба и вина в истинную плоть и кровь Христову. Протестантские церкви признают соприсутствие действительных тела и крови Христовых в Евхаристии вместе с хлебом и вином, так что вкушающий хлеб и вино Евхаристии приобщается все-таки в ней действительных тела и крови Христовых.

Самое различие этих оттенков только отчетливее подчеркивает совершенно вневременный, глубоко анимистический характер этих сочетаний.

В сущности говоря, все богословские идеи, относящиеся ко Христу, например, идея об его рождений и единосущности отцу, об его воскресении, об его двойственной природе, божественной и вместе человеческой, об исхождении духа святого только от отца или также и от сына и пр., представляют непрерывное сплетение вневременных совпадений бытия; и бесчисленные ереси и церковные распри, связанные с единоприродностью (монофизитством) и единоволием (монофелитством) Христа, тщетно пытались эту основную двойственность превратить в единство.

Если с богословских высот христианского Олимпа спуститься вниз к иконам, изображающим божество и святых, мы встретим и здесь ряд многоипостасных совпадений.

Икона или статуя, по представлениям как православной, так и католической церкви, точно так же как и по представлениям античного язычества, не есть божество, но также и не является только изображением, символом божества. Она совмещает элементы того и другого характера. Особенно это относится к одноименным иконам одного и того же божественного лица. Иверская, Казанская, Тихвинская, Влахернская, Ченстоховская, Остробрамская богородицы и множество других, весь этот бесчисленный ряд изображений является, конечно, не столько символами, сколько воплощениями Марии, и только потому они имеют в себе чудодейственную силу. Мария расщепляется и воплощается в иконах, точно так же как Христос в причастии.