Кристофер Райт - Познавая Иисуса через Ветхий Завет

Удержи голос твой от рыдания и глаза твои от слез… Возвратятся они из земли неприятельской. И есть надежда для будущности твоей.

Таким образом, в своем размышлении об одном событии — переселении Иисуса в Египет и Его возвращении (и связанном с этим массовым убийством в Вифлееме) — Матфей видит двойную историческую аналогию. Он выявляет эту связь, используя два отрывка из Писания, один из которых относится к исходу, а другой — к пленению, то есть к ключевым моментам в истории и богословии Израиля в Ветхом Завете.

Но, конечно, исход и пленение (и последующее возвращение) были ключевыми моментами в Ветхом Завете именно потому, что они поистине были больше, чем просто историей. Оба события были наполнены обетованием. И это то, что делает их особенно важными для Матфея, который показывает здесь Иисуса как исполнение ветхозаветного обетования. Исход с самого начала показывает, что Бог действует, оставаясь верным Своему собственному обетованию (ср.: Исх. 2:24; 3:16 и дал.; 6:5—8 и т. д.). Это подразумевается даже в цитируемом Матфеем отрывке из Книги Пророка Осии, где Израиль характеризуется как сын Божий, ибо Бог не может позволить Своему сыну и наследнику и дальше томиться в рабстве. Исход доказал, что Бог остается предан Израилю и Своему замыслу о нем.

Пленение тоже предсказывалось пророками в течение двух столетий, а возвращение домой и будущие надежды были неотъемлемой частью этих предсказаний с древних времен. Но в пророчествах Иеремии, Иезекииля и Исайи (гл. 40–55) нота обетования и надежды перерастает в симфонию ожидания. Важно отметить, что сам изначальный исход был использован как прообраз будущих Божьих деяний, также и Матфей использовал исход и возращение из плена в качестве прообразов событий в жизни Иисуса.

Более того, беря текст, в котором Израиль называется сыном Божьим (что для Ветхого Завета довольно обычно), и прилагая его к Иисусу, Матфей явно указывает на равенство между Иисусом и Израилем, а это многое говорит вдумчивому читателю. Ведь Израиль был народом обетования, плодом обетования Аврааму, чудесным образом исполнившегося, наследником обетованной земли и средством распространения всемирного обетования для человечества. Видите, каким наследием наделяет Матфей этого маленького мальчика, спешно вывозимого в Египет его обеспокоенными родителями!

Но мы можем идти еще глубже. В начальных главах Евангелия от Матфея столь много прямых и косвенных намеков на Ветхий Завет, что ученые продолжают неустанные поиски все новых ссылок, степень достоверности которых различна. Безусловно, здесь есть очевидное намерение напомнить об истории Моисея: враждебно настроенный царь; угроза жизни ребенка; бегство на фоне страдания других; смерть царя; возвращение (ср.: Исх. 4:19 и дал.). Все это делает картину неминуемого спасения более осязаемой, так как Моисей был по преимуществу освободителем, а «Иисус» (имя, уже встречавшееся в Ветхом Завете) был охарактеризован как избавитель своего народа.

Наша цель, однако, заключается не в том, чтобы истолковать Евангелие от Матфея в целом, а в том, чтобы, опираясь на него, посмотреть на Иисуса в свете Ветхого Завета. Ветхий Завет, судя по этому Евангелию, провозглашает обетование, которое исполняется Иисусом. То, что Матфей говорит в начальных главах о детстве Иисуса, является своего рода программным заявлением, раскрывающимся в остальной части Евангелия, где он многократно возвращается к идее исполнения, которая проявляется в деяниях или учении Иисуса и главным образом, конечно, в Его страданиях и смерти.

Но это, как мы заметили, не просто вопрос осуществления предсказаний. Скорее всего, Матфей весь Ветхий Завет воспринимает как воплощение обетования — в том смысле, что в нем изображен Бог с благодатной и спасительной целью, Бог–Освободитель, Бог, хранящий верность Своему народу, согласно заключенному с ним завету. Это порождает колоссальное чувство надежды, отраженное во всех частях иудейского канона. Поэтому все виды ветхозаветной литературы (не только пророчества) могут быть использованы для передачи этого обетования. Динамичная реальность Иисуса включается в не менее динамичный потенциал будущей надежды Ветхого Завета. Для Матфея, как и для других новозаветных авторов, их еврейская Библия была чем–то наподобие слов песни, которую я слышал ребенком. Эта песня, предположительно, была придумана родителями, бывшими, по вполне понятным причинам, оптимистами: