Тимоти Келлер - Разум за Бога - Почему среди умных так много верующих

Зачем нам об этом знать? Чтобы лучше сосредоточиться на значении непреходящего знания о моральном долге, согласно замечаниям писателя Энни Диллард. Энни целый год прожила в горах Виргинии у ручья, надеясь, что близость к природе вдохновит и освежит ее. Вместо этого она поняла, что природой всецело управляет единственный основной принцип: насилие сильного над слабым.

Во всем мире не сыщешь человека, который вел бы себя так же отвратительно, как богомолы. Но постойте, скажете вы, в природе нет «правильного» и «неправильного»: и то, и другое – человеческие понятия! Вот именно! Мы – нравственные существа в безнравственном мире… А можно рассудить иначе… это единственное человеческое чувство, которое можно назвать странным И ошибочным… В таком случае все в порядке: ошибочны наши эмоции. Мы чудаки, мир прекрасен, а всем нам срочно требуется лоботомия, чтобы восстановить свое природное состояние. После лоботомии… можно вновь удалиться к ручью и вести на берегу безмятежную жизнь, уподобившись ондатрам И камышам. Прошу, вы – первый [227].

Энни Диллард убедилась, что все в природе построено на насилии. Но мы неизменно верим в то, что более сильным людям или группам людей нельзя убивать более слабых. Если насилие абсолютно естественно, почему сильным запрещено расправляться со слабыми? Оснований для морального долга нет, если не утверждать, что в какой-то части природа «неестественна». Невозможно узнать, что природа в каком-то смысле неоднородна, если не существует обособленного от нее сверхъестественного стандарта нормы, по которому мы можем судить, что верно и что неверно. А это означает, что должны быть небеса, или Бог, или некий божественный порядок за пределами природы, чтобы выносить подобные суждения.

Если мир сотворен Богом покоя, справедливости и любви, тогда мы именно поэтому знаем, что насилие, угнетение и ненависть неправильны

Это лишь один способ разрешить головоломку. Можно обратиться к библейским описаниям и проверить, объясняют ли они наше нравственное чувство лучше, чем нерелигиозные представления. Если мир сотворен Богом покоя, справедливости и любви, тогда мы именно поэтому знаем, что насилие, угнетение и ненависть неправильны. Если мир погряз в грехах, раздроблен, нуждается в искуплении, этим объясняется насилие и отсутствие порядка, которые мы видим.

Если вы верите в реальность прав человека, это придает существованию Бога больше смысла, нежели Его отсутствию. Если вы настаиваете на секулярных представлениях о мире и вместе с тем продолжаете утверждать, что в мире что-то идет правильно, а что-то нет, надеюсь, теперь вы увидите явную дисгармонию между миром, который выдумал ваш интеллект, и реальным миром (и Богом), о существовании которого знает ваше сердце. Отсюда следует важный вопрос. Если предпосылка («Бога нет») ведет к заключению, ошибочность которого вам известна («убийство детей напалмом относительно с культурной точки зрения»), тогда почему бы не измените предпосылку ?

Я не пытался доказать вам, что Бог существует. Моя цель – показать вам, что о существовании Бога вы уже знаете. В каком-то смысле к отсутствию Бога я отношусь как к интеллектуальной задаче, но этим мое отношение к ней не исчерпывается. Она делает бессмысленным не только любой нравственный выбор, но и всю жизнь. Драматург Артур Миллер наглядно демонстрирует это в образе Квентина из пьесы «После грехопадения». Квентин говорит:

Много лет я воспринимал жизнь как предмет судебного разбирательства. Она представляла собой ряд доказательств. В молодости доказываешь, насколько ты смел или умен, затем – что ты хороший любовник, затем – что хороший отец, и наконец, что ты мудр, влиятелен и так далее. Но теперь-то я вижу, что за всем этим стоит. Предположение, что движешься вверх, к какому-то возвышению, где… Богвесть, что там… Меня или оправдают, или даже осудят. В любом случае вынесут вердикт. Теперь мне кажется, что мои беды начались в тот день, когда я поднял голову, смотрю – а за столом никого. Нигде ни одного судьи. И все, что остается – это вести бесконечный спор с самим собой, бессмысленную тяжбу существования перед пустым судейским местом… И это, само собой, можно назвать по-другому – «надежды нет» [228].

О чем он говорит? Все мы живем так, словно лучше стремиться к миру, а не к войне, говорить правду, а не ложь, заботиться, а не разрушать. Мы верим, что каждый такой выбор не является бессмысленным, что выбранный нами образ жизни имеет значение. Но если место космического Судьи на самом деле не занято, тогда «это кто сказал», что одно решение лучше остальных? Можно поспорить об этом, но получится лишь бессмысленная и бесконечная тяжба. Если за судейским столом и вправду пусто, тогда весь период человеческой цивилизации, даже если он продолжается несколько миллионов лет, покажется бесконечно малым, кратким мигом, по сравнению с океаном потерянного времени до и после него. Никто и ничего не запомнит об этом периоде. Какими бы мы ни оказались в конце, любящими или жестокими, это ничего не изменит [229].