Тимоти Келлер - Разум за Бога - Почему среди умных так много верующих

У нас есть не только нравственные чувства, но и неискоренимая вера в то, что вне нас самих существуют нравственные мерки, критерии, по которым оцениваются наши внутренние нравственные чувства. Почему? Почему мы считаем, что такие мерки есть?

Самый распространенный ответ дает то, что я назвал в предыдущей главе «нейтрализатором намеков» – социобиология, или эволюционная психология. Согласно ее представлениям, альтруисты, чуждые эгоизма и способные к сотрудничеству, выживали чаще эгоистичных и жестоких. Поэтому альтруистичные гены передались нам и теперь большинство людей считает «правильным» неэгоистичное поведение.

Эволюцией нельзя объяснить происхождение наших нравственных чувств

Однако в этой теории немало изъянов, она неоднократно подвергалась сокрушительной критике [211]. Самопожертвование, альтруистическое поведение отдельно взятого человека по отношению к его кровным родственникам могло привести к более высокому уровню выживания для семьи этого человека или для его клана, следовательно, к появлению большего количества потомков с генофондом этой семьи или клана. Но для целей эволюции противоположная реакция – враждебность по отношению ко всем людям, не входящим в данную группу, – должна была в той же мере считаться высоконравственной и правильной. Тем не менее сегодня мы считаем, что жертвовать временем, деньгами, эмоциями и даже жизнью – особенно ради тех, кто не принадлежит к нашим ближним, к нашему племени, – это правильно. Когда мы видим, что незнакомый человек упал в реку, мы прыгаем следом за ним или чувствуем себя виноватыми потому, что не сделали этого. В сущности, большинство людей считают своим долгом прыгнуть в реку даже за врагом. Как мы могли приобрести такую черту в процессе естественного отбора? Ведь вероятность выживания ее носителей и передачи ими своих генов довольно низка. Если исходить из строгого эволюционного натурализма (убеждения, что всем, имеющимся в нас сейчас, мы обязаны процессу естественного отбора), человеческий род должен был давным-давно лишиться подобного альтруизма. Но сейчас он силен как никогда.

Сложности возникают и с другими аргументами, призванными продемонстрировать репродуктивные преимущества альтруизма. Есть мнение, что альтруистическое поведение приносит большую косвенную выгоду тому, кто придерживается его, но этим не объясняется наше стремление совершать акты альтруизма в тех случаях, когда о них никто не знает. Кое-кто убежден, что самопожертвование приносит пользу всей группе или сообществу, в результате эта группа или сообщество передает свой генетический код потомкам. Тем не менее все соглашаются с тем, что естественный отбор не влияет на целые популяции [212].

Таким образом, эволюцией нельзя объяснить происхождение наших нравственных чувств, а тем более тот факт, что все мы верим в существование внешних нравственных стандартов, по которым оцениваем любые нравственные чувства [213].

Чувство морального долга создает проблему для тех, кто придерживается секулярных представлений о мире. Кэролин Флюэр-Лоббан – антрополог, занимающаяся преимущественно тем, что она сама именует «культурным релятивизмом», теорией, согласно которой все нравственные убеждения порождены культурой (то есть мы верим в них потому, что являемся частью сообщества, придающего этим убеждениям правдоподобность), и нет объективных оснований ставить нравственность одной культуры выше нравственности другой. Вместе с тем ее приводит в ужас практика угнетения женщин в сообществах, которые она изучает. Она решила защищать интересы женщин в тех обществах, с которыми она работает как антрополог.

При этом сразу же возник парадокс. Кэролин Флюэр-Лоббан знала, что ее вера в женское равноправие уходит в корнями в принятый обществом (североевропейским, в XVIII веке) индивидуалистический образ мысли. Какое право она имела пропагандировать свои взгляды среди тех, кто не принадлежал к этому западному обществу? На это она отвечала так:

Антропологи продолжают оказывать активную поддержку культурному релятивизму. Одну из самых спорных проблем создает фундаментальный вопрос: какое имеем право мы, жители Запада, навязывать свои представления о всеобщих правах остальному человечеству… [Но] аргументом культурных релятивистов часто пользуются репрессивные правительства, возражая международному сообществу, которое критикует их за жестокое обращение со своими гражданами… Я убеждена, что релятивизм не должен мешать нам обращаться к помощи национальных и международных форумов с целью изучения способов защиты жизни И достоинства представителей любой культуры… Когда возникает выбор между защитой прав человека и защитой культурного релятивизма, антропологам следует отдавать предпочтение правам человека. Мы не можем оставаться просто безучастными наблюдателями [214].