Луиджи Зойя - Созидание души

2. Правильно ли обещать пациенту, что мы будем всячески бороться с трудностями, которые его сегодня угнетают?

3. Если он не знает, чего действительно хочет от жизни, удовлетворится ли пациент, узнав, чего он действительно хочет от сексуальности?

Исходя из различий между медицинской и психодинамической моделью, или между выздоровлением и ростом, попытаемся дать некоторые ответы.

Что касается причин, которые лежат в прошлом, часто мы придаем им большую важность не потому, что они нужны для подтверждения или проверки, а потому, что мы переносим сюда естественно-научную модель, свойственную медицине. Наука – это царство причинности. В сегодняшнем мире, разочарованном и лишенном героизма, мифологизирован ученый, который борется за знания, как последний настоящий первопроходец (с тех пор, как Земля стала слишком маленькой и знакомой); как последний настоящий боец (с тех пор, как воины и войны стали казаться нам слишком деструктивными); как последний настоящий святой (с тех пор, как мышление стало светским).

Возможно, эта бессознательная мифологема стоит за всякой выдающейся деятельностью современников: ученый, который борется за выяснение истоков наблюдаемого феномена, как Одиссей боролся, чтобы вернуться в семью и вновь завоевать землю своего детства, как Святой Франциск боролся за обретение простоты, утерянной богатыми и знатными. Происхождение может быть Итакой, может быть гармонией с природой или исходным условием физического явления: вещи очень различные, но объединяемые нашим убеждением в том, что обретший эту изначальную точку будет чествоваться как герой.

Так что давайте будем правильно понимать роль анамнеза в анализе: да, пациент должен рассказать нам о своем детстве; но он должен сделать это прежде всего потому, что рассказ о прошлом вызывает сильные эмоции в настоящем, которые могут сдвинуть его жизнь с мертвой точки и вернуть ему будущее. То, что имеет значение, – это конструирование символов здесь и сейчас, а не реконструкция пройденного пути. «… Мне ненавистно, – писал Гете в письме Шиллеру от 19 декабря 1798 года, – все то, что меня только учит, не побуждая к росту и не оживляя немедленно мою деятельность». Вряд ли кто-нибудь из нас сегодня должен отправиться на Итаку, и в любом случае никому бы не удалось ее достичь, следуя иррациональному маршруту, нарисованному Гомером; и все же во всех странах еще читают Одиссею , потому что возвращение Одиссея всегда что-то говорит человеку, который ищет самого себя.

Неуклонный поиск причины применительно к психике малополезен: у таких родителей, как у моего пациента (авторитарный отец, гиперопекающая мать), дети могут быть не только гомосексуалистами, но и неисправимыми донжуанами или хранящими верность мужьями; и эти дети могут быть как довольны, так и огорчены своим жизненным выбором (как в случае с моим пациентом, страдающим из-за экзистенциальной неудовлетворенности).

Интерпретация, согласно которой эти столь различные ситуации происходят из латентной гомосексуальности, – слишком слабое объяснение. Поскольку своей терминологией оно устанавливает и причину, которую берется найти, и лечение, для осуществления которого использует тот же самый терминологический аппарат 28. Это не форма познания, а форма тавтологии.

Конечно, эти родители родили именно этого сына. Аналитик, однако, не может знать их уникальности, а знает только схему, рассказанную ему пациентом, которую можно применить и к другим: явись перед ним несколько пар родителей во плоти, смог бы он различить их? Бывает так, что аналитик действительно при случайной встрече не узнает тех людей, о которых он годами слышал от пациента. И тогда он спрашивает себя, огорченный, потому что запоздалое сомнение бросает тень на годы работы: «Пациент сознательно мне лгал или же он исказил свои воспоминания? И почему моя работа, несмотря на то что базировалась в значительной степени на ложных предпосылках, помогла ему?»

Реакции психики тяготеют скорее к уникальности, а не к причинности. Рассказ пациента также не является исключением из этого правила; он становится символическим миром в себе, независимо от того, кто его ведет и о ком в нем говорится. В свою очередь, он придает этим реакциям новую форму; аналитик, которому случится начать работать с братом бывшего пациента, может с трудом узнать описания той же семейной среды. Впрочем, даже близнецы, выросшие в максимальной близости, могут иметь совершенно различный внутренний мир и жизненные судьбы.