Array Сборник статей - Международный психоаналитический ежегодник. Шестой выпуск. Избранные статьи из «Международного журнала психоанализа» (сборник)

Стерн приводит эпистемологический аргумент против концепции бессознательной фантазии. Он вводит слово «неизбежность» и утверждает, что материал клинической ситуации – или более широкого человеческого опыта – не требует неизбежного применения этой концепции. На самом деле это означает: взгляд на клинический материал как на отражение фантазии, а также и современного опыта опирается на рассмотрение этого материала через линзы теории, в которой данная концепция играет важную роль. В сущности, Стерн констатирует, что мы не можем рассматривать что-либо без организующей базы той или другой теории. Продемонстрировав, что доказать верность моей теоретической базы нельзя, что она не «неизбежна», Стерн переходит к представлению собственной модели: если прошлый опыт познаваем только через его оживление в текущем опыте, то представление о сложной бессознательной регистрации памяти или фантазии также нужно списать со счетов – опыт, находящийся за пределами сознания, следует считать аморфным, «неоформленным».

Я соглашусь со Стерном в том, что мы не можем доказать истинность концепции фантазии – или любой другой теоретической системы, в рамках которых мы организуем свой опыт. Однако я возражу на его критику двумя аргументами. Во-первых, недоказуемость в равной степени относится и к теоретической базе Стерна, и к моей. Так же как нет эпистемологической неизбежности концепции бессознательной фантазии, нет и доказательства того, что бессознательный опыт действительно не оформлен; это лишь то, как Стерн организует свои данные. Более того, я бы сказала, что представленная здесь теория Стерна, которую он помещает в контекст теорий Салливана, а также более поздних теорий интерперсоналистов, учитывает множество недоказуемых допущений, среди которых модель разворачивания раннего детского опыта. Второй, более фундаментальный аргумент относится к тому соображению, что ценность наших теорий лежит не столько в их эпистемологическом статусе, сколько в их способности привлекать наше внимание к сторонам опыта, которые без этого остались бы незамеченными и которые, будучи проинтерпретированными, могут привести к дальнейшему продуктивному исследованию новых смыслов (Michels, 1999). С этой позиции я бы также утверждала, что концепция фантазии обладает ценностью потому, что привлекает наше внимание к бессознательному измерению текущего опыта и к тому, как это измерение отражает желания и страхи, появившиеся как в прошлом, так и в настоящем. Интерпретации, исходящие из такого понимания, могут открыть новые области смысла, а вместе с ними – новые возможности для понимания и действия.

Мне сообщили, что Стерн отказался от рассмотрения моего клинического материала, потому что в нем я уже сформулировала свои идеи и выразила их в письменном виде. Такая установка соответствует его убеждению, что значение любого опыта появляется только в момент, когда он оживает для его участников. Тем не менее мне жаль, что Стерн не воспользовался случаем в своем воображении войти в клиническую ситуацию в описанном мною виде, чтобы обсудить, как по-разному клинический процесс может раскрывать свои смыслы в двух наших моделях. Могу предположить, что наши разные теоретические модели привели бы нас к рассмотрению разных сторон клинической ситуации и, таким образом, к следованию разными курсами интерпретирования. Полноценное исследование этих различий потребовало бы подробного сравнения того, как мы понимаем рассматриваемый материал. И все-таки я выскажу несколько умозрительных предположений.

Несмотря на то что Стерн и я рассматриваем разворачивающийся клинический процесс как кодетерминированный настоящими и прошлыми аспектами опыта пациента и аналитика, Стерн подчеркивает формирующуюся природу бессознательного, которая складывается по мере того, как отношенческие конфигурации обретают форму в текущем взаимодействии между пациентом и аналитиком. Моя модель, напротив, рассматривает фантазии как уже присутствующие в бессознательном в разнообразных вариациях. В то время как новые варианты фантазий постоянно создаются по мере оживания фантазий в текущем опыте, более ранние версии не исчезают – они остаются и могут вновь реактивироваться в другие моменты. Мне кажется, что акцент, который Стерн делает на формировании, привел бы к усилению значения реальных текущих отношений по сравнению со взглядом, представленным в моем материале, и к меньшему вниманию к материалу, напоминающему отражение архаического. Аналитик, который работает с концепцией длительно сохраняющейся фантазии, ориентирован на понимание природы фантазий как сложных образований, сформированных желанием и защитой. Интерпретация в рамках такой модели, как правило, направлена на сложно взаимодействующие желания, защиты и отклики на внешнюю реальность, участвующие в создании репрезентаций самости и объектов и в сложно формируемой природе отношений между репрезентациями, так же как на тревоги, удерживающие определенные репрезентации вне сознания. На мой взгляд, модель, подобная представленной Стерном, – фокусирующаяся на диссоциированных состояниях самости, которые ощущаются как неоформленные, пока они не проявятся внутри текущего поля, – направлена на работу с некоторыми тревогами, поддерживающими такие состояния вне сознания, но с меньшей вероятностью направляет внимание аналитика и его интерпретацию на возможные сложности и многочисленные функции, против которых направлены защиты.