После двух часов безрезультатного ожидания стало понятно, что это надолго, однако никто не спешил сдавать билеты и отменять запланированное. С трудом удалось выйти из душного помещения на улицу. Вся группа расположилась прямо на газоне перед вокзалом. Начали рассказывать туристические байки, петь песни. Время летело незаметно. И только руководитель похода Николаич находился в какой-то задумчивости, когда всем было весело.
Поезд прибыл с опозданием на семь часов – в 2 часа дня. Обезумевшая от ожидания толпа, среди которой были многочисленные группы туристов, хлынула на безлюдный перрон. Надежда помнит, как под куполообразными сводами вокзала в лучах ослепительного солнца потянулся состав. Такую картинку она видела в фильме «Анна Каренина» в последние минуты жизни главной героини.
Кто-то сзади сказал:
– Ну что, рискнем?
Это насторожило Надежду, но она подняла ногу на подножку поезда и взошла в вагон.
Яркий свет пронзил пространство палаты, дружно заскрипели кровати, из чего можно было понять, что сон больных прерван.
– Вот здесь, в третьей, и будете, – сказала Шурочка, поправляя свой колпак.
Казалось, нагрузки ей нипочем. Сегодня она была особенно хороша, как бывают хороши влюбленные барышни, спешащие на свидание к любимому человеку. Она светилась каким-то обновленным светом, и носик ее блестел то ли от крема, то ли от состояния внутренней лучезарности.
– Возле окна, правда, но ничего. Дует поверху, а она лежать будет ниже, – продолжала говорить медсестра кому-то за дверью.
Шурочка ловко откинула одеяло. Из-за двери, где-то наверху, появилась больших габаритов голова.
– Гм, Вы считаете, что ее можно в общей оставить? – прокуренным басом гаркнула Голова.
– Ну, извините, у нас индивидуальных палат нет. Люди и так как в бочке селедки. А сегодня тем более предпраздничный день. Полный коридор уже… – Шурочка поправила одеяло Клавке.
– Я ж за нее отвечаю. Зи-и-и-знью!
Последнее было сказано с таким чувством, что можно сразу установить, что Голова – бибабо из театра, совсем даже не погорелого. Голова вышла из-за двери. По сильно выпирающему бюсту, юбке, длинным каштановым волосам и изрядному слою косметики можно было сразу определить, что особь с погонами сержанта внутренних войск относится к женскому полу. Но огромный рост, широкие плечи, мускулистая шея и бас давали усомниться в этом предположении. Одно можно было понять точно – это охранник одной из зон, которых вокруг города целых три: подростковая, женская и мужская.
Голова, которую, как потом узнали, звали Лариска, подошла к окну.
– Ха, променяла шило на мыло. И здесь решетка! Ну, это уже легче, – потирая руки, сказала охранница. – А чего это вы за решетками сидите?
– Наркоманы замучили. Как ночь, так и лезут, – вздохнула Шурочка.
– А чего они в палату лезут?
– Так им разве понять, где палата, а где процедурная. Лезут и все.
– Понятно, наша идиотка тоже в больницу лезет. Вот, аппендикс себе нагрела. Я ей говорила… – последовал протяжный непереводимый «фольклор», – не сиди возле батареи, не сиди. Так нет. Сядет правым боком к батарее и греет, греет…
Семеновна выразительно свистнула.
– Дак, подождите ж, люди дорогие! Дак разве можно так аппендикс заработать?
– Ха, еще как. Я вам точно говорю. Вот те крест! Эти курвы, чтоб от работы откосить, готовы на все. У них кайф такой – лежать на больничной койке, когда все пашут. Ради этого они готовы всякой дряни наглотаться, прыщ посадить на непотребном месте. Бегай вокруг них, кувыркайся. А другие ради таблетки и ногу проткнут ржавым гвоздем, и кислоты выпьют. Таблетку за щеку, а как выйдут из санчасти, растолкут и – в вену.
– Да что Вы!… – подпрыгнула на кровати, как укушенная, Ванесса Розальевна. – Да что ж это творится?!
– А Вы что думаете? Зона – есть зона. Хорошо, если местной санчастью обходятся, а вот нашей дуре за ворота подавай. Нет у нас операционной на зоне, нет.
Охранница замолчала, прислушиваясь к звукам в коридоре, а потом продолжила:
– Гм, у этих лярв как Новый год, так лишь бы за ворота. Всеми правдами и неправдами вырваться на волю хотят. Примета у них такая: встретишь Новый год за воротами – быть на свободе.
– Я еще слышала, что у них особое отношение к букве «А», – вставила свое слово Семеновна. – И даже… даже на груди ее выкалывают.
– Срам-то какой!.. Тьфу ты! – Ванесса Розальевна отвернулась к стене.
– А еще «А» на горе высекают… этими как его… кирками, – продолжала Семеновна.
Читать дальше