Ким Кимуш - Дух танцует дерзко

– Что ты… какая-то… – бормотал он, отстраняясь и подтягивая штаны. Его шатало.

Нея поняла, что самое омерзительное позади. Выпрямилась, натянула трусы и колготки, опустила юбку и еле слышно попросилась в туалет.

Оказавшись в одиночестве, бросилась к раковине. Смотрела строго мимо зеркала и стряхивала с себя мокрыми руками неизвестно что. Сверху мерцала и щелкала лампочка. В унисон у Неи задергался глаз. Она вцепилась в ускользающую бесчувственность, нажала на слив, еще раз вымыла руки и вышла.

В пустом коридоре остановилась, долго смотрела на проходную в конце, услышала завозившегося охранника и пошла обратно в кабинет. Вениамин Аликович сидел в своем кресле и допивал виски. Нея встала в дверном проеме.

– Садись, – сказал он, небрежно указав рукой на ее кресло, – дверь закрой.

Нея покорно села.

– Вениамин Аликович, я бы хотела уйти, – тихо сказала она.

Его лицо исказилось презрением.

– Что ты… вялая какая… Ты че, бля… всегда такая?! – он ухватился за стол и с вызовом поднялся.

Сердце Неи бешено заколотилось, ладони мгновенно взмокли. Но не человека напротив она испугалась, а тех, к кому он, не ведая, воззвал.

Кровь в ее венах забурлила, сообщая каждой клетке ярость и побуждение убить. Нея словно очнулась. Вскочила и, воткнув в его глазницы бешеный взгляд, выдохнула первые языки пламени:

– Хватит! – охваченная мелкой дрожью, она застыла.

Вениамин Аликович оторопел, но быстро опомнился:

– Во-от! – начал он, криво улыбаясь и опускаясь в кресло. – Вот этого я и хотел… Чтобы ты показала характер. Вижу, есть он у тебя… хе-хе…

Нея удивилась, что потребовалось так мало, но страшась упустить момент, стояла на своем:

– Ну вот, показала! Теперь можно идти?!

– Хм… ладно… иди, – опустил он голову, с трудом ворочая языком, – водитель от…зет. Я те позвоню… когда арабы при… – отрыжка не дала ему закончить.

Меньше, чем через десять минут Нея неподвижно и молча сидела на заднем сиденье его черного «мерседеса».

Заревела через день – в выходные.

«Как такое могло случиться?

Я же доверилась Богу.

Что я сделала не так?

Не правильно молилась?

Хочу того, что не положено?

Я отверженная?

Бестолочь, которой надлежит знать свое место?

Счастье – вымысел, и суть жизни – в страдании?

Бога нет?

Признать правоту тех, кто Его отрицает? И вместе с тем – всякий смысл?

Но страдание ведь есть. Разве из этого не выходит, что смысл в страдании? Оно бессмысленное?

Если я признаю отсутствие смысла, то должна буду признать существование смысла в его отсутствии. Не может ведь смысл отсутствовать бессмысленно. Иначе, почему бы ему не присутствовать? И тогда вопрос не в наличия или отсутствия смысла, а в его содержании…

Так зачем случился этот кошмар?

Как пережить?

Я шагнула через пропасть и сорвалась?

Это мой конец?»

Она тянула себя за волосы. Обгрызла ногти на руках и приноровилась обдирать их на пальцах ног. В голове все путалось. Все душило. День за днем, неделя за неделей.

– Простить его? Но как, когда прощения не просят? – заливалась она слезами, проснувшись после очередного кошмара, в котором гонялась за Вениамином Аликовичем, чтобы добиться от него раскаяния.

Однажды, в пренебрежительной манере он повернулся к ней спиной, и от отчаяния она ударила ему по пояснице кулаком. Накануне того, как наяву он сломал ногу. Поскользнулся на ступеньках офиса.

Перелом оказался сложным. По результатам первой операции, предстояло еще две. Об этом отцу Неи рассказал тот же общий знакомый и добавил, что ее выход на новую работу откладывается на неопределенный срок.

Раньше Нее было достаточно одной небольшой неприятности с обидчиком, чтобы ее светлая сторона зарделась состраданием и злость угасла. Теперь она утратила ориентиры в различении добра от зла и обессилила.

Отброшенная далеко назад, в зыбучие пески своей пустыни разочарования, с самой возвышенной и в одночасье разодранной в клочья системой ценностей, Нея больше ничего не понимала. Должна ли она смириться и как это сделать? Или сражаться? С собой или с другими? Ее разум спасался от безумия остатками воли, кормящейся ответственностью перед родителями и на работе. Но после передышки в офисе боль чувствовалась еще острее. Силы держать удар таяли, ужас перед неисчерпаемостью вулкана, извергающего боль, рос.

Несколько раз звонила Агата. Нея не брала трубку. Потом в эсэмэсках извинялась и обещала перезвонить. Спустя две недели, не сумев больше откладывать, ответила и разревелась. Через три дня еще. И потом каждую неделю.