Любовь Гребнева - Аврал. Разное

Она влюблялася в обманы

И Ричардсона, и Руссо.

…

Воображаясь героиней

Своих возлюбленных творцов —

Клариссой, Юлией, Дельфиной,

Татьяна в тишине лесов

Одна с опасной книгой бродит,

Она в ней ищет и находит

Свой тайный жар, свои мечты,

Плоды сердечной полноты…

Это и есть творческое чтение: не потребление, а отдача. Именно так и следовало бы вообще читать книги. Во всяком случае, авторы мечтают о таких читателях.

Итак, всё это о Татьяне мы знаем от Пушкина. А Онегин понял это мгновенным озарением, без слов, поскольку Татьяна весь вечер молчала. Но это означает, что Онегин – человек её мира, что он – избранный, и она ждала именно его, а не первого встречного интересной наружности.

И дождалась … Открылись очи,

Она сказала: это он!

Что же – счастье? Подарок судьбы? Если бы…

А тем временем друзья едут от Лариных, и между ними происходит разговор, к которому стоит внимательно прислушаться. Это не пустой и малозначащий разговор, каким он может показаться на первый взгляд. Здесь Онегин выдаёт себя с головой, вот только Ленский ничего не понял, кроме того, что Евгению не понравилась Ольга.

– Ну что ж, Онегин? Ты зеваешь.

– Привычка, Ленский.

– Но скучаешь ты как-то больше .

– Нет. Равно.

Онегин врёт. Ленский прав: Евгений зевает действительно больше, чем обычно. Почему же? Потому что зевать не хочется, а надо . На самом деле он зол, он едет в прескверном настроении; всё раздражает: « Какие глупые места !»; « глупая луна на этом глупомнебосклоне ». Заметим: в таком коротеньком разговоре Онегин трижды повторил слово «глупый». Так что же случилось? Глупо! Глупо, что поехал к Лариным, глупо, что встретил Татьяну. Чувство к этой девушке никак не входит в его планы. Татьяна – дерзкий вызов всем его ценностям и сложившимся понятиям.

Вот как глупо пошатнулось благополучие Евгения, и это надо поскорее скрыть: от Ленского, а главное – от себя, а ещё главнее – от Пушкина!

Онегин изо всех сил «опускает» сам себя, переведя разговор на пищеварительный тракт: « Боюсь, брусничная вода мне б не наделала вреда ». Порядок восстановлен, ситуация под контролем. И вдруг, неожиданно для самого себя – бряк: « Скажи, которая Татьяна? »

Женя, ну что ты придуриваешься? «Которая Татьяна?» – действительно бином Ньютона! Весь вечер у них просидел и ведь прекрасно знаешь, которая Ольга и которая Татьяна. Но что поделаешь – неудержимо тянет произнести это имя, вот и выдумал предлог. А дальше уже совсем открытым текстом: « Я выбрал бы другую, когда б я был, как ты, поэт. В чертах у Ольги ЖИЗНИ нет ». Это в Ольге-то нет жизни? Да она вся – комочек энергии, особенно в сравнении с бледной и молчаливой сестрой. Но Онегин имеет в виду иную Жизнь. Оказывается, он знает о ней! Смотрите, какая неожиданная глубина вдруг приоткрылась в этом человеке… (И это первое чудо, совершённое Татьяной).

Но отдушина тотчас захлопнулась. (Агент Смит не дремлет!) У Пушкина так:

4.

Прошло время, и Татьяна, пробравшись в «Матрицу» (всё в том же вещем сне), «считала» и это скрытое чувство Евгения к ней. А что это за компания монстров сидела за столом вокруг её избранника – будто опричники вокруг грозного царя? А это и есть его опричники, которые блюдут покой и комфорт своего господина (или раба?) и подавляют всяческое «инако». Недаром «хозяин», зная, что за дверью – Таня, поглядывает в ту сторону лишь украдкой от своих «слуг».

А сам Евгений, выходит, в «Матрице» – самодержавный деспот? О, и ещё какой! Впрочем, и вне «Матрицы» Пушкин иной раз намекает на это: « уж в руки модного тирана ты отдала судьбу свою », « блистая взорами, Евгений стоит подобно грозной тени ».

А что это за хибарка в лесу, где сидела компания? А это онегинская неприступная крепость, где замурована его неприкосновенная личность. Но в «Матрице» она выглядит именно как хибарка. И вот в эту-то крепость ему подбросили Татьяну!

И вскоре сию «цитадель» потрясает взрыв небывалой силы – письмо Татьяны. Вот уж, что называется, прямое попадание. Не такими ли взрывами – потрясениями излечивается душевная гангрена, подобная онегинской? Разумеется, если в человеке осталось хоть что-то живое. Это произведение Пушкина как раз и заключает в себе серию ударов по ледяной скорлупе, в которую добровольно заточил себя герой романа.