Александра Ахелик - Досчитай до тридцати восьми

– Господи…я опять сделала что-то не то!

Джину молча притянул к себе девушку, и она привычно спрятала голову у него на плече. Так они простояли минуту, затем Рита, вновь ощутив под ногами опору, отстранилась.

– Надо найти твою тетю.

***

Пробравшись сквозь наступающие со стороны леса заросли иван-чая, они снова вышли на поле. Рита, вдыхая щедро разносимые ветром ароматы трав и близких костров, неожиданно для себя самой почувствовала, как к глазам подступают слезы. Прорастая в другой культуре ветвями, она всегда помнила, с каким трудом корни ее дерева пробивали себе путь в этой глинистой почве. И это все более обостряло потребность убедиться, что те, о ком она так часто думала, тоже обрели свой покой. Но след был утерян, и сердце постоянно ныло от тревожных предчувствий.

Они пересекли перелесок и, обогнув пригорок, оказались у дверей знакомого дома. Краска за прошедшие годы поблекла и местами облупилась, не оставив от былой жизнерадостной зелени и следа. Участок также имел весьма запущенный вид; не наблюдалось ни клумб с цветами тети Суа, ни деревянной скамейки в виде сердца у дома, ни прежних аккуратно выложенных камнем дорожек. От увиденного веяло тем же безучастным неуютом, что и от дачного жилища родителей. Было одно лишь отличие – дом явно был обитаем. В комнатах горел свет, и на крыльце стояли испачканные в глине резиновые сапоги. Джину кинул ободряющий взгляд на девушку и резво взбежал по ступенькам. Дверь была приоткрыта, поэтому, не став стуком оповещать о приходе, молодые люди прошли внутрь. Им тут же ударил в нос запах застоявшегося перегара. Ни дядя Леня, ни их тетя прежде не употребляли алкоголь, поэтому мужчина сперва решил, что его подвело обоняние. Но, поймав удивленный взгляд Риты, он понял, что она тоже ощутила неладное. Увиденное лишь подтвердило это недоброе предчувствие. Стены без малейшего намека на картины тети Суа были прикрыты ободранными обоями, местами свисающими, точно давно не мытые пряди. Пол густо устилал мусор, над которым возвышались стол без скатерти и единственный стул. А в углу, где прежде было спальное место Джину, разместились доверху наполненные окурками пустые бутылки. Сейчас в этом доме все согласно молчало о днях, перевернувших когда-то их жизни.

Молодой человек распахнул настежь окно и, борясь с приступами тошноты, старался осмыслить увиденное. Внезапно за стеной послышалась тихая возня, и, подав знак Рите остаться, Джину прошел дальше. Здесь, на летней веранде, он и обнаружил спящего в кресле Леонида Сергеевича Бурнуева, а попросту их старого знакомого дядю Леню. Ему едва удалось распознать когда-то стройного, пышущего здоровьем спортсмена в расплывшемся мешковатом старике. Мужчина пошевелился и открыл глаза. В первые минуты его бессмысленный взгляд, не на чем не фокусируясь, блуждал на пару с разумом еще где-то в далеких мирах. И только после приветствия, произнесенного Джину на корейском, в глазах дяди Лени промелькнула некая тень осознанности, говорящая пока лишь о том, что он заметил еще чье-то присутствие. Однако чем дольше он смотрел на гостя, тем больше недоумения, перерастающего в недоверчивое замешательство, читалось в его взгляде. Наконец, сделав попытку встать с кресла, дядя Леня натужно прохрипел:

– Ты кто?

***

Он поднялся и, шатаясь, сделал пару неуверенных шагов. Джину подался вперед, но не успел. Мужчина, споткнувшись о разделявший их стул, неуклюже плюхнулся на пол. Но через минуту уже, беззлобно чертыхаясь и потирая ушибленное место, дядя Леня вполне дружелюбно рассматривал гостя.

– Вы меня не узнаете? – спросил молодой человек на корейском, но в ответном взгляде прочел лишь смущение.

– Что, что? Ты китаец, что ли?

Джину уже сознавал бесполезность дальнейших расспросов, но все же предпринял еще одну попытку.

–Суа, вам это имя знакомо? – спросил он на русском.

Дядя Леня задумался.

– Суа? Что за имя такое? Нет, не знаю… Так ты что? Кого-то хочешь отыскать в садоводстве? Тогда ты обратился по адресу!

Внезапно мужчина оживился.

– Послушай, я ведь тут всех знаю! И тут, и в соседнем… Ты садись, садись! Ты сам откуда будешь-то? А по-русски-то как чисто говоришь, молодец.

На столе материализовались бутылка с сомнительным содержимым и какая-то залежалая закуска. Джину, отказавшись от выпивки, присел на ручку старого кресла. Он не вникал в смысл произносимых дядей Леней речей, он прислушивался только к голосу. Да, несомненно, это были интонации его старого друга, но с голосом тоже было не ладно. Как в облике, так и в манере говорить проскальзывало что-то неуловимо жалкое, неуклюжее, никак не вязавшееся с образом человека, которого помнил Джину. И это пугало.