Array Коллектив авторов - Лев Толстой в зеркале психологии

– Такие потрясения не проходит бесследно. Что изменилось в вашей жизни?

– Здоровье мое ухудшилось, отношения с женой усложнились, смысл жизни был не найден. Однако я считал все это преходящим явлением и продолжал считать свою жизнь очень благополучной. Моя жизнь была все та же. Немножко умных и больших радостей, ровно сколько в силах испытывать, и толстый фон глупых радостей , как то: учить грамоте крестьянских детей, выезжать лошадь молодую, любоваться на вновь пристроенную большую комнату, рассчитывать будущие доходы с новокупленного имения, хорошо переделанная басня Эзопа, отбарабаненная в четыре руки симфония с племянницей, хорошие телята – все тёлки и тому подобное. Были и большие радости – семья, страшно благополучная, все дети живы, здоровы и, я был почти уверен, умны и не испорчены, а также занятия.

– И на фоне этого благополучия вы поняли, что что-то нужно менять?

– Да. В это время появляются первые мысли поменять свою жизнь, уйти из этого дома, из этой страны.

– Как – «из страны»?

– Случилось вот что. Молодой бык в Ясной Поляне убил пастуха. По этому поводу против меня возбудили дело, посадили под домашний арест. Все это по произволу мальчика, называемого судебным следователем. Меня возмутил произвол властей, который, по моему мнению, может иметь место только в России. Я решился переехать в Англию навсегда или до того времени, пока свобода и достоинство каждого человека не будет у нас обеспечены.

– Но так и не уехали?

– Потихоньку прошло время, и желание уехать так и осталось нереализованным. После пережитого мной «арзамасского ужаса» я приехал домой и, когда стал рассказывать жене о выгодах именья, вдруг устыдился. Мне мерзко стало. Я сказал, что не могу купить этого именья, потому что выгода наша будет основана на нищете и горе людей. Я сказал это, и вдруг меня просветила истина того, что я сказал. Главное, истина того, что мужики так же хотят жить, как мы, что они люди – братья, сыны Отца, как сказано в Евангелии. Вдруг как что-то давно щемившее меня оторвалось у меня, точно родилось. Жена сердилась, ругала меня. А мне стало радостно. Это было начало моего сумасшествия. Но полное сумасшествие мое началось еще позднее, через месяц после этого. Оно началось с того, что я поехал в церковь, стоял обедню и хорошо молился и слушал, и был умилен. И вдруг мне принесли просвиру, потом пошли к кресту, стали толкаться, потом на выходе нищие были. И мне вдруг ясно стало, что этого всего не должно быть. Мало того, что этого не должно быть, что этого нет, а нет этого, то нет и смерти, и страха, и нет во мне больше прежнего раздирания, и я не боюсь уже ничего. Тут уже совсем новый свет осветил меня, и я стал тем, что есть. Если нет этого ничего, то нет, прежде всего, во мне. Тут же на паперти я роздал, что у меня было, тридцать шесть рублей, нищим и пошел домой пешком, разговаривая с народом.

– Как физически ощущается измененное состояние сознания?

– Анна Каренина чувствовала, что нервы ее, как струны, натягиваются все туже и туже на какие-то завинчивающиеся колышки. Она чувствовала, что глаза ее раскрываются больше и больше, что пальцы на руках и ногах нервно движутся, что в груди что-то давит дыханье и что все образы и звуки в этом колеблющемся полумраке с необычайною яркостью поражают ее. Или вспомним Константина Левина, который вдруг из того таинственного и ужасного, нездешнего мира, в котором он жил эти двадцать два часа, мгновенно почувствовал себя возвращенным в прежний, обычный мир, но сияющий теперь таким новым светом счастья, что он не перенес его. Натянутые струны все сорвались. Рыдания и слезы радости, которых он никак не предвидел, с такою силой поднялись в нем, колебля все его тело, что долго мешали ему говорить.

– Измененные состояния сознания могут возникать на фоне тяжелого расстройства здоровья человека?

– Могут.

«Талантливый музыкант Альберт стучался в дверь дома, где его раньше принимали, но сейчас отказывают. Больной, он сел на пол, прислонился головой к стене и закрыл глаза. В то же мгновение толпы несвязных, но родственных видений с новой силой обступили его, приняли в свои волны и понесли куда-то, в свободную и прекрасную область мечтания. «Да, он лучший и счастливейший!» — невольно повторялось в его воображении. Из двери слышались звуки польки. Эти звуки говорили тоже, что он лучший и счастливейший! В ближайшей церкви слышался благовест, и благовест этот говорил: «Да, он лучший и счастливейший». «Но пойду опять в залу, — подумал Альберт. — Петров еще много должен сказать мне». В зале уже никого не было, и вместо художника Петрова на возвышенье стоял сам Альберт и сам играл на скрипке все то, что прежде говорил голос. Но скрипка была странного устройства: она вся была сделана из стекла. И ее надо было обнимать обеими руками и медленно прижимать к груди, для того чтобы она издавала звуки. Звуки были такие нежные и прелестные, каких никогда не слыхал Альберт. Чем крепче прижимал он к груди скрипку, тем отраднее и слаще ему становилось. Чем громче становились звуки, тем шибче разбегались тени и больше освещались стены залы прозрачным светом. Но надо было очень осторожно играть на скрипке, чтобы не раздавить ее. Альберт играл на стеклянном инструменте очень осторожно и хорошо. Он играл такие вещи, которых, он чувствовал, что никто никогда больше не услышит. Он начинал уже уставать, когда другой дальний глухой звук развлек его. Это был звук колокола, но звук этот произносил слово: «Да, — говорил колокол, далеко и высоко гудя где-то. — Он вам жалок кажется, вы его презираете, а он лучший и счастливейший! Никто никогда больше не будет играть на этом инструменте».