Array Коллектив авторов - Лев Толстой в зеркале психологии

– Что может быть катализатором измененных состояний сознания?

– Музыка. Например, Делесов при слушании игры прекрасного музыканта испытывал непривычное чувство. Какой-то холодный круг, то суживаясь, то расширяясь, сжимал его голову. Корни волос становились чувствительны, мороз пробегал вверх по спине, что-то, все выше и выше подступая к горлу, как тоненькими иголками кололо в носу и небе, и слезы незаметно мочили ему щеки.

– Чем определяется уровень готовности к измененным состояниям сознания?

– Многим. Романтичностью, чуткостью, ощущением опасности. Например, когда Константин Левин косил траву, он потерял всякое сознание времени и решительно не знал, поздно или рано теперь. В его работе стала происходить перемена, доставлявшая ему огромное наслаждение. В середине его работы на него находили минуты, во время которых он забывал то, что делал, ему становилось легко. В эти минуты ряд его выходил почти так же ровен и хорош, как и у Тита.

– В «Записках сумасшедшего» вы описывали состояние просветления. Состояния интенсивного осознавания и просветление – это одно и то же?

– Не совсем. Интенсивное осознавание – процесс, а просветление – результат. Это особое психологическое состояние, момент озарения, когда человек отчетливо сознает свое место в жизни и способ движения по ней. Кроме того, интенсивное осознавание относится к области психологии, а просветление – этико-религиозное понятие.

– В сентябре 1869 года с вами произошло событие, которое получило название «арзамасский ужас». О нем много спорят, и его наличием пытаются обосновать самые разные идеи.

– Я хотел купить имение, для чего отправился в путь, который лежал через Арзамас. Городок мне сразу не понравился, что-то было в нем нехорошее: ночью, когда мы приехали, была какая-то особая прозрачность в спящем городе, какая-то особая слышимость, раздражавшая меня. Я обратил внимание на то, что лошадиный топот как-то особенно отражался от домов. Все было белое: дома какие-то большие, белые, гостиница белая, номер в гостинице – чисто выбеленный. И на фоне белизны комнаты – ярко-красный квадрат гардинки на окне. Я не мог спать. Я чувствовал, что от кого-то убегаю, и не мог понять, от чего убегаю. Думал: «Я всегда с собою, и я-то и мучителен себе. Я, вот он, я весь тут. Ни пензенское, никакое имение ничего не прибавит и не убавит мне. А я-то, я-то надоел себе, несносен, мучителен себе». Я спросил себя: «Чего я тоскую, чего боюсь?» – «Меня, – неслышно отвечал голос смерти. – Я тут». – Мороз подрал меня по коже. Я пытался стряхнуть с себя ужас. Смерть не должна быть близко, и я не думал, что сейчас умру, но чувствовал свое право на жизнь и вместе с тем какую-то совершавшуюся смерть.

– Что вы сделали? Как преодолели это состояние?

– Я нашел подсвечник медный с обгоревшей свечой и зажег ее. Красный огонь свечи и размер ее немного меньше подсвечника, все говорило то же. Ничего нет в жизни, а есть смерть, а ее не должно быть. Я пробовал думать о том, что занимало меня: о покупке, о жене – ничего не только веселого не было, но все было ничто. Все заслонял ужас за свою погибающую жизнь. И тоска, и тоска, такая же духовная тоска, какая бывает перед рвотой, только духовная. Жутко, страшно, кажется, что смерти страшно, а вспомнишь, подумаешь о жизни, то умирающей жизни страшно. Как-то жизнь и смерть сливались в одно. Что-то раздирало мою душу на части и не могло разодрать. Все тот же ужас красный, белый, квадратный. Рвется что-то, а не разрывается. Мучительно, и мучительно сухо и злобно, ни капли доброты я в себе не чувствовал, а только ровную, спокойную злобу на себя и на то, что меня сделало. Что меня сделало? Бог, говорят, Бог. Молиться, вспомнил я. Я давно, лет двадцать, не молился и не верил ни во что, несмотря на то, что для приличия говел каждый год. Я стал молиться. Как будто это развлекло меня, развлек страх, что меня увидят. И я лег. Но стоило мне лечь и закрыть глаза, как опять то же чувство ужаса толкнуло, разбудило меня. Я не мог больше терпеть, разбудил сторожа, разбудил Сергея, велел закладывать, и мы поехали. На воздухе и в движении стало лучше. Но я чувствовал, что что-то новое осело мне на душу и отравило всю прежнюю жизнь.

– Вам хоть немного стало легче?

– Нет. Следующая ночь была еще хуже. С особой остротой передо мной вставали вопросы смысла жизни, причем, не в абстрактной форме. Мне казалось, что если я не определюсь в этом вопросе, то не смогу существовать так, как жил раньше. Я молил Бога открыть мне тайну и смысл моего существования, но так и не получил ответа. Может быть, это произошло потому, что я тогда не верил в Бога по-настоящему. Я не верил в него, но просил, и он все-таки не открыл мне ничего. С этого дня я начал читать Священное писание.