Андрей Пузырей - Психология. Психотехника. Психагогика

Поэтому мы решили, в конце концов, отказаться от поиска единого русского эквивалента слову «диспозитив», равно как и от другого (также бытующего среди переводчиков) варианта, когда в зависимости от контекста одно и то же французское слово «диспозитив» передается различными русскими словами или даже целыми выражениями, – и просто транскрибировать в русском переводе самое это французское слово, что в сравнении со вторым вариантом, благодаря сохранению одного и того же слова в различных контекстах его употребления у Фуко, позволяет читателю (внимательному и серьезному, предпринимающему работу понимания читателю) развернуть – через прослеживание и «собирание» различных контекстных употреблений этого понятия – нечто вроде известного в психологии «процесса образования искусственного понятия». Конечно, тех немногих отрывков, которыми я воспользуюсь, совершенно недостаточно для выполнения такой работы. Честно говоря, я не уверен, что для этого было бы достаточно даже и всего первого тома «Истории сексуальности», то есть, можно сказать, всего, что написано Фуко об этом «диспозитиве сексуальности» и с использованием этого понятия. Как это ни странно, Фуко действительно использует это понятие, по сути дела, в пределах только первого тома. Уже во втором томе (правда – отделенном от первого большим временным промежутком и написанном уже внутри совершенно другого, отличного от первоначального, общего плана работы) это, казалось бы, ключевое для Фуко в его анализе сексуальности понятие практически не употребляется.

В принципе, со стороны заключенной в понятии «диспозитива» идеи «инструментальности» понятие это должно быть близким и понятным психологам, воспитанным в духе идей культурно-исторической психологии.

С этой стороны «диспозитив сексуальности» есть не что иное, как та или другая, исторически складывающаяся, закрепляемая в культуре (в том числе, как мы говорили, и в соответствующей культуре, или культурах, психической деятельности) и в разного рода социальных институтах совокупность средств и способов… – до сих пор все так, как мы привыкли говорить, все понятно, но вот дальше в прочитанной фразе Фуко идут слова, маркирующие принципиальный водораздел между мыслью Фуко – самым «нервом» этой мысли, самой сутью его понимания сексуальности со стороны критического для Фуко отношения между сексуальностью и властью и понятным и привычным нам – как оказывается: «психологистическим» (что в данном случае означает с неизбежностью – намеренно искаженным, превратным, выгодным власти, то есть «идеологическим») – пониманием.

Какое продолжение или завершение прерванной мною фразы напрашивается? Ну, что-то вроде: «…совокупность средств и способов осуществления той или иной формы сексуальной жизни, сексуальных отношений». А как эту фразу закончил бы – в свете прочитанных уже его слов – сам Фуко? Фуко говорит: «диспозитив сексуальности следует мыслить, отправляясь от современных ему техник власти».

Что это значит в плане понимания самой идеи «диспозитива»? Для Фуко критически важно, что «диспозитив сексуальности» – как и всякий диспозитив, то есть «диспозитив» как таковой, по самому понятию! – если и есть «совокупность средств и способов» (включая и «культуры», «институты», «практики» и т. д.), то – вовсе не совокупность средств и способов «осуществления соответствующих форм человеческой жизни»; вовсе не относительно них он должен браться, рассматриваться в своей инструментальной функции, но – относительно осуществления, реализации тех или иных, каждый раз исторически конкретных, «современных ему», диспозитиву, как говорит Фуко, «…стратегий власти»!

В своей «инструментальной» функции, как оказывается, «диспозитив сексуальности» должен браться именно относительно современных ему – то есть тех, в которые он, собственно, и встроен, которые он и «обеспечивает», которым он и «служит», – стратегий власти!

Это означает, что сочетание слов «диспозитив сексуальности» следует понимать (как на то нас может провоцировать сама грамматическая форма этого выражения, этот двусмысленный, по крайней мере по-русски, «родительный падеж») не в смысле указания на «принадлежность», в духе вопроса: «чей?»: «чей диспозитив?» – ответ: «сексуальности!», но исключительно в смысле его «имени»: какой диспозитив? как его зовут? – ответ: его зовут «диспозитив сексуальности»! Ибо как раз в смысле «принадлежности» – в смысле «чей?», в смысле своего рода «права собственности» – он, «диспозитив сексуальности» (коль скоро он вообще – «диспозитив»), есть всегда «диспозитив власти», принадлежит ей, есть ее инструмент!