Андрей Пузырей - Психология. Психотехника. Психагогика

Неважно при этом даже: как – в терминах этих «мотивов», «влечений» или «желаний» – будем мы в каждом отдельном случае эту гомосексуальность понимать: как «нормальную» психическую конституцию человека или же, напротив, как «аномальную», и какое представление будем ей при этом давать.

Можно было бы говорить – положим, в терминах анатомии и физиологии – о множественной «природе» человека (включая и признание возможности «аномалий» этой природы»). Можно говорить о множественности различных культур психической деятельности человека: подобно тому, как мы говорим, к примеру, о «даосской» или о «дзен-буддистской» культурах психической деятельности, можно было бы говорить и о «гетеросексуальной» и «гомосексуальной» культурах психической деятельности человека. Причем говорить об этом можно не только в терминах различий в социокультурной ситуации развития человека, но также и в терминах различий в индивидуальной «траектории» развития человека, различий психогенеза соответствующей культуры психической деятельности.

Психоанализ, собственно, это и делает: он пытается понять гомосексуальную психическую конституцию именно как складывающуюся в ходе длительного и драматического прижизненного развития особую «культуру психической жизни», понять ее в свете представления о чрезвычайной сложности процесса этого развития – процесса, проходящего многие фазы, на каждой из которых человека подстерегают коварные опасности. Так что удивляться, сказал бы Фрейд, следует не тому, что в ходе этого развития возникают отклонения от его «правильного» хода и различные аномалии, но тому, что эти отклонения и аномалии, в конце концов, появляются все же не так часто, как можно было бы ожидать, если даже – не тому, что они появляются не в каждом случае. Удивляться стоит тому, что бесчисленные «подводные камни» и «ловушки» вообще еще оставляют место для «правильных» и «нормальных» исходов этого процесса.

Психоанализ обнаруживает эти «подводные камни» и «ловушки» психогенеза, выделяет критические точки этого процесса, разрабатывает целую систему психотерапевтических ходов, с помощью которых можно устранить «аномалии» этого процесса развития и «выправить» его, и т. д. и т. п.

Однако в данном случае, повторяю, неважно, как смотреть на «природу» гомосексуальности. Важно, что во всех рассмотренных случаях «гомосексуальность» берется внутри одного фундаментального образа человека, который и можно было бы назвать «человеком желающим». Важно, что во всех рассмотренных случаях не ставится под сомнение самая организация человека в логике «желания».

Мы можем иметь одни желания или другие – гетеросексуальные или гомосексуальные, «нормальные» или «аномальные». Можем признавать за нормальные, опять же, те или, наоборот, другие. Но при этом всегда считается «само собой разумеющимся», что мы не можем (коль скоро мы – люди) – мы не можем, не переставая быть людьми, быть организованы как-то иначе, нежели в логике «желания» (или «влечения», или «потребностей»).

И не возникает даже вопроса о возможной «случайности» этой организации, о ее возможной исторической преходящести или культурно-исторической относительности, вопроса о возможности какой-то фундаментально другой – иной «нашей» – психической организации.

Даже самый разговор об этом кажется каким-то «марсианским» – «марсианским» почти в буквальном смысле: кажется, что в такой манере можно говорить разве что о психической организации каких-нибудь «инопланетян», существ из других миров, каких-то космических пришельцев, но ни в коем случае не людей.

Фундаментальная организация человеческого существа в логике желания, или в логике влечения, или в логике потребностей представляется чем-то от него неотделимым, с чем человек стоит и падает; кажется, что человек не может иметь иной фундаментальной психической организации, не переставая быть человеком!

Но разве не так? И разве не приходится признать, что вне этой предельной антропологической рамки, вне этой фундаментальной «онтологемы» мы просто вообще не можем ни думать о человеке, ни понимать его, ни работать с ним? Казалось бы, это настолько само собой разумеется, настолько бесспорно и несомненно, что если и может возникнуть какой-то вопрос, то лишь вопрос о том, как это вообще можно ставить под вопрос?!

И вот в этом месте начинается Фуко. Он предпринимает работу: огромную по объему, исключительную по сложности, требующую невероятных усилий, уникальной культуры и феноменальной силы и смелости мысли – смелости и к тому же особой, почти «маниакальной» ее (мысли) настойчивости и последовательности, почти мессианской веры в значимость своего дела и свою призванность. Нужно было быть воистину «маньяком» своего дела – не меньшим, чем в свое время был Фрейд, – чтобы вообще довести это дело до конца. Ибо оно не просто исключительное по своей сложности, требующее всей силы мысли гения, но и, казалось бы, невозможное, немыслимое, просто – «бредовое»!