Пауль Наторп - Избранные работы

Из совершенно такого же настроения возникло под влиянием Карлейля, Мориса, Кинлея, позже Рескина и Тойнби, а также Дж. Ст. Милля, Гаррисона и др. с 60-х годов прошлого столетия английское движение за «расширение университетов». Все видели воочию, что Англия была на пути к тому, чтобы превратиться в демократическое государство; но демократия немыслима без широко распространенного, глубоко обоснованного образования, углубленного до науки: оно создает, с другой стороны, самые здоровые предпосылки для возможности демократического строя. Определенной целью этого перехода является и здесь уничтожение глубокой пропасти между высшими и низшими классами, как это резко сказалось в чартистском движении, – стремление не спускаться в народ, чтобы бросить ему, как собаке, от своего изобилия крошки под стол, а создать общую почву, на которой один класс будет воспринимать и учиться ровно столько же, сколько другой. И на это смотрели не как на дело любителей, а как на дело настоятельной нужды, т. е. как на обязанность. Все, на чьей обязанности лежит руководство нацией, должны чувствовать эту обязанность и взять ее на себя. Особенно университеты, как призванные руководители во всех вопросах национального образования, должны выступить с решительным делом. При этом, между прочим, имелись в виду с самого начала не только курсы для обучения; именно Англия показала образец того, как надо систематически соединять заботу о повышении жизненных благ с повышением благородных жизненных удовольствий рабочих классов. (Завтра мы поговорим об этом особо, так как здесь наряду с гигиенической и экономической стороной образования выдвигаются вопросы моральные и эстетические.) Они начали с курсов обучения и скоро достигли на них больших успехов. Первые люди нации: министры, члены парламента, ученые первого ранга, люди разного положения, включительно до высшей аристократии, – не считали для себя предосудительным принимать здесь участие и встречаться с рабочими совершенно как равный с равным, что до того времени было совершенно неслыханным делом. Правда, это были в большинстве случаев рабочие, жившие в лучших условиях, «обученные». Принципиально привлекались к участию рабочие организации. Более старое направление хотело, правда, иметь дело только с до некоторой степени консервативными производительскими и потребительскими товариществами, видя все еще в профессиональных союзах (тред-юнионах) последователей безудержных бунтовщиков, чартистов. Но такое мнение было очень скоро решительно оставлено. Особенно Тойнби добился того, что стали искать соприкосновения именно с профессиональными союзами и находили его. Теперь уже никто не находит в этом ничего предосудительного: все партии, даже правительство, сами допускают и поощряют такой образ действий. И с тех пор, как в профессиональные союзы вступили и самые низшие пролетарские слои и эти союзы приобрели, таким образом, направление, более приближающееся к нашей социал-демократии, в них ничто не изменилось: о недоверии со стороны рабочих, как можно часто наблюдать у нас, о помехах, вносимых в их стремления к образованию политическими партийными тенденциями с той или другой стороны, – об этом почти ничего не знают по ту сторону канала. И если рабочие самых низших слоев, как у нас, еще не всюду в желательной мере воспользовались возможностью получить образование, то это имеет не политические, а чисто экономические основания: они все еще слишком бедны, слишком крепко прикованы к работе и в силу всего этого находятся до сих пор на слишком низкой ступени образования, чтобы они действительно могли с успехом идти вперед в области образования, чтобы они хотя бы только серьезно желали его – могли бы желать, имели бы право на это, хочется скорее сказать. Ибо человека необходимо, конечно, прежде всего освободить от непосредственной жгучей нужды жизни, чтобы у него была возможность думать, сделать что-нибудь серьезное для повышения своего образования.

Я не буду больше останавливаться на дальнейшей истории этих стремлений в Англии, в английских колониях (особенно в Южной Австралии и Канаде), а также в Соединенных Штатах, да я и не обладаю точными сведениями о современном положении дела. Впрочем, это для нас и не так важно: с тех пор как это движение перешло и на немецкую почву, нам нет больше необходимости только смотреть в этом отношении на заграницу, где все-таки условия в некоторых отношениях совершенно иные, чем у нас. Только для характеристики того образа мыслей, с которым там работают, я приведу еще одно свидетельство, именно американца Джемса Рюсселя, который написал хорошую книгу об этом движении (в немецком переводе: Лейпциг, Voigtländer, 1895). «Победа демократии, – говорится там, – уже не подлежит больше сомнению, по крайней мере для народов, говорящих на английском языке. Но это поставит высшее образование в опасное положение, если народные массы застынут на теперешней низкой ступени. Если высшее образование должно остаться неприкосновенным, то оно должно приспособиться к изменившимся условиям вещей. Оно не должно больше вскармливать лицемерного пренебрежения к народной жизни, оно не должно больше убаюкивать себя заблуждением, что его работа лежит выше общих интересов страны, что те, кто хочет приблизиться к нему, должны снять башмаки в знак того, что то место, где они стоят, есть святое место. Иначе дух времени позаботится о том, чтобы отрезвить его без особых нежностей от этих грез. И у университета нет более высокой цели, чем внушение простым смертным любви к истине, которая сделала бы их свободными. Будущее высшего образования надо считать потерянным, если его носители не придут к признанию того, что нравственное обязательство тех, кому много дано, не поддается никакой отмене. Демократия только тогда помирится с ученым образованием, когда ее приведут к тому, чтобы она уважала прошлые заслуги науки, признавала ее теперешнюю ценность и приобрела бы и на будущее доверие к честности ее намерений!».