Оливер Сакс - Зримые голоса

Иное, но не менее уникальное положение занимают слышащие дети глухих родителей. Для этих детей родными становятся как разговорный язык, так и язык жестов. Эти дети легко ориентируются как в мире слышащих, так и в мире глухих. Часто такие дети становятся переводчиками, и эта роль подходит им идеально, так как не только могут переводить с одного языка на другой, но могут растолковать особенности одного мира представителям мира другого.

В особенно деликатном положении оказываются слышащие родители глухого ребенка – им предстоит решить множество проблем с идентичностью и культурной принадлежностью ребенка. Одна такая мать, ребенок которой оглох в возрасте пяти месяцев из-за менингита, писала мне: «Не значит ли это, что в течение одной ночи он стал чужим для нас, что отныне он уже не принадлежит ни нам, ни нашему миру, уйдя от нас в мир глухих? Значит ли это, что отныне он будет частью сообщества глухих и мы никогда не сможем позвать его оттуда?» Действительно, очень многие слышащие родители глухих детей испытывают страх перед тем, что ребенок станет для них чужим, что он уйдет от них в сообщество глухих. Этот страх часто служит причиной того, что родители изо всех сил стараются привязать ребенка к себе, лишают его доступа к языку жестов и не пускают в общество других глухих. «Пока забота и уход за ним находятся в наших руках, – писала эта мать, – я чувствую, я считаю, что он должен иметь доступ к нашему языку, как он имеет доступ к нашей пище, нашим слабостям, нашей семейной истории».

Здесь смешаны две проблемы. Одна проблема касается того, способны ли родители «отпустить» своего ребенка: это приходится делать всем родителям, но глухого ребенка в самостоятельное плавание приходится отпускать раньше. Другая проблема касается сообщества глухих. Глухого ребенка не следует «защищать» от сообщества глухих. Оно не лелеет планов похищения ребенка у родителей. Напротив, именно глухое сообщество может предоставить в распоряжение ребенка ресурсы, недоступные его слышащим родителям. Сообщество глухих может многим помочь ребенку (в сотрудничестве с его родителями), оно может обучить ребенка языку и способствовать его разностороннему развитию. Для того чтобы это понять, от родителей требуется большая душевная щедрость: снять с ребенка оковы своей опеки, перестать навязывать ему свои собственные желания и потребности, дать свободу и независимость, позволить стать свободным, хотя и не таким, как они, человеком. Глухой ребенок нуждается в двойной идентичности. Если разрешить ее ребенку, то в ответ родители получат уважение и любовь. Запрет же приведет к отчуждению, о котором пишут Шейн и Моу.

Мы, конечно, можем только гадать о путях происхождения языка – языка жестов или языка устного – или выдвигать гипотезы, которые не поддаются ни подтверждению, ни опровержению. В XIX веке спекуляции на эту тему приняли такой размах, что Парижское лингвистическое общество в 1866 году перестало рассматривать статьи и доклады по этому предмету. Но теперь палеолингвистика стала полноправной наукой и мы располагаем данными, которых не было в XIX веке. Есть данные о доисторическом происхождении языка жестов. Так, во всяком случае, называется статья Стокоу, напечатанная в 1974 году, «Двигательные знаки как первичная форма языка» (см. также: Хьюз , 1974).

Получены интригующие прямые наблюдения жестового общения между (слышащей) матерью и ее ребенком до развития у последнего речи (см.: Троник, Брейзелтон и Элс , 1978). И если онтогенез действительно повторяет филогенез, то это наблюдение подтверждает предположение о том, что первый язык человечества был жестовым или двигательным.

Леви-Брюль, рассматривая ментальность «примитивных» народов (под термином «примитивные» он подразумевает более первобытный или более ранний характер их бытия, но ни в коем случае не подчеркивает их низкое развитие или ребяческое восприятие действительности), говорит о «собирательных представлениях», являющихся центральными в их языке, ориентации и восприятии окружающего. Эти представления кардинальным образом отличаются от абстрактных концепций – они «представляют собой более сложные состояния, в которых эмоциональные и двигательные элементы являются интегральными частями представления». Леви-Брюль говорит также об «образах-концепциях», которые не расчленяются и не поддаются расчленению. Такие образы-концепции имеют выраженную зрительно-пространственную природу, они описывают «форму и контур, положение, движение, способ действия, место предмета в пространстве – во всяком случае, все это можно чувственно воспринять и изобразить». Леви-Брюль исследует широко распространенное развитие языка жестов среди слышащих, языка, параллельного языку устному и идентичного последнему по структуре: «Эти два языка, знаки которых чрезвычайно отличны друг от друга, – членораздельные звуки и жесты, но одновременно едины по своей структуре и способу интерпретации предметов, действий, условий. Оба языка имеют в своем распоряжении большое число отчетливо оформленных зрительно-двигательных ассоциаций, которые всплывают в памяти сразу, как только их описывают». Здесь Леви-Брюль говорит о «мануальных понятиях»: «движениях рук, в которых нераздельно соединены язык и мышление».