Диана Видра: Помощь разведенным родителям и их детям: От трагедии к надежде

То, что здесь образно именуется «духами» родителей и воспитателей, в жизни имеет вид моральных требований или разнообразных, часто практически необоснованных, но очень стойких педагогических теорий. Однако почему Фигдор использует здесь эту метафору «духов» (вселяющихся в непосвященных), а не говорит просто о «педагогических заблуждениях»? Все дело в том, что это не простые заблуждения, они выполняют весьма важную функцию: им приходится удерживать неприятные или вовсе невыносимые мысли и чувства от проникновения в сознание. Как мы говорили, версия самоотверженной, идеальной матери помогает предотвратить чувство вины, которое возникло бы, если бы мать призналась себе, что многое из того, что она делает «на благо ребенка», на самом деле служит удовлетворению ее личных потребностей (например, чрезмерная забота о школьных успехах ребенка, официально декларируемая как «забота о его же будущем», должна доказать мне мою полноценность в качестве матери и т. д.). Убеждение, что я могу своих детей только любить, способствует, как мы говорили, отрицанию амбивалентности в моем отношении к ребенку и, таким образом, тоже защищает меня от чувства вины или от страха, связанного с моей собственной агрессивностью по отношению к детям. Теория возможности бесконфликтного воспитания, в свою очередь, призвана освободить нас от горького осознания того факта, сколько желаний своих детей мы не в состоянии удовлетворить, какую боль причиняем мы этим нашим любимым чадам и какое разочарование и гнев должны они испытывать в наш адрес.

Вера в то, что «правильно» воспитанные, здоровые дети не имеют никаких проблем, тоже можно развенчать как производное нарциссических фантазий, которые позволяют поверить в то, что развитие и благополучие детей возможно постоянно держать под контролем. Но эти фантазии являются выражением больших страхов за ребенка. Если я верю, что дети в детском саду могут чувствовать себя только хорошо, то у меня нет необходимости признаться себе в том, что я отдаю ребенка в сад не из соображений его лучшего (социального) развития, а, может быть, сама жизнь (работа, потребность в собственном покое и отдыхе) вынуждает меня к этому. А значит, мне не надо думать о том, что я, вероятно, причиняю своему любимому чаду большое страдание, вынуждая его расставаться с любимыми мамой и папой и долгие часы проводить в, чаще всего, далеко не блестящих условиях детского сада (где слишком большие группы и слишком мало компетентных педагогов).

Итак, здесь речь идет о совершенно особенных «педагогических заблуждениях», порожденных не простым недостатком информации, и появляются они не потому, что мне так удобнее и я иду на поводу у своих стратегий. Это те ошибочные оценки, за которые изо всех сил цепляются родители по той причине, что они защищают их от прорыва чувства вины, страха, агрессии или от нарциссических обид, связанных с ущемлением чувства собственной полноценности.

Работая с родителями, Фигдор вначале очень осторожно, путем приведения в пример различных историй, иносказаний и истолкований старается расслабить их чувство вины, что позволяет потом, планомерным образом, освободить их от влияния их «зловредных духов». Затем он дает им возможность, путем идентификации с консультантом, перенять новую, освобожденную позицию, о которой он (в применении, например, к разведенным родителям) говорит так: «Центральной диспозицией, по моему мнению, является позиция, которую я назвал «ответственностью за вину»... Ее можно выразить словами: «Все, что я или мой супруг сделали и делаем, было или есть для ребенка ужасно. И в этом так или иначе, если не целиком, то частично, и моя вина. Но я не должна себя казнить, потому что, во-первых, у меня не было другого выхода, а во-вторых, я, как взрослый человек, в состоянии ответить за этот мой шаг и за страдание ребенка. Развод и мои новые шансы на счастье могут и для него оказаться много полезнее, чем та жизнь, которую мы вели прежде. Я знаю, что в настоящий момент ему очень тяжело, и я приложу все силы, чтобы облегчить его страдание». Практический выигрыш от такой позиции огромен. Чувство вины не требует больше защиты, например, путем иллюзии, что ребенок не страдает. Вся вина не должна больше проецироваться на бывшего супруга... или направляться против ребенка, который поэтому казался просто непослушным, неверным и нелояльным и т. д.». Ребенок теперь становится тем, что он есть на самом деле: маленьким, зависимым человеком, нуждающимся в утешении.