Фрэнк Фаранда - Парадокс страха. Как одержимость безопасностью мешает нам жить

Это и есть парадокс Страха. Наши усилия победить смертоносное воздействие бактерий лишь сделали их более могущественными. С каждым новым резистентным штаммом мы изобретаем новый антибиотик, более мощный, чем предыдущий. Фактически наши усилия искоренить метафорическую тьму лишь сделали эту тьму гуще.

Примеров того, как действует парадокс Страха, множество. Мы стремились к безопасности, основанной на большом количестве социальных связей, – и в результате получили интернет, который полон дезинформации, угрожает киберпреследованиями и лишает нас приватности. В своем стремлении устранить препятствия с жизненного пути наших детей, поступающих в колледж, некоторые любящие и желающие только хорошего родители пытаются подкупить руководство учебного заведения. Не будем забывать и о том, как страх перед программой разработки атомного оружия в нацистской Германии во время Второй мировой войны заставил Альберта Эйнштейна, блестящего ученого и нравственного человека, лично выступить за создание бомбы, которая с полным ощущением внутренней правоты была использована для уничтожения тысяч жизней.

Приводя эти примеры, я не утверждаю, что влияние Страха на Воображение – единственная причина уклонения от верного пути. Конечно, свою роль играют невежество, алчность, нарциссизм и многие другие причины, но при всем множестве факторов влияния главным мне представляется Страх и его парадоксальные отношения с Воображением. Но еще важнее иметь в виду, что дело не ограничивается лишь культурными и социальными негативными последствиями. Они присутствуют в жизни каждого из нас.

Когда Боб впервые обратился ко мне, он работал в справочной службе компании, занимавшейся разработкой программного обеспечения. Из-за высокой тревожности ему было трудно выполнять свою работу. Боб пришел на психотерапию, чтобы найти способ больше зарабатывать. Он был убежден, что, если бы ему это удалось, он бы никогда больше так сильно не тревожился. Выяснилось, однако, что под тревогой у Боба скрывался глубокий страх, что все в его жизни исчезает.

Когда мы познакомились ближе, Боб признался, что до его пяти-шести лет семья была весьма состоятельной, но внезапно все изменилось. Он не знал, что именно произошло, потому что родители отказались ему об этом рассказать. Ясно лишь, что был период до того, как они уехали из «большого дома», и период после . Несколько лет после этого Боб и его семья испытывали серьезные трудности. Боб вспоминал, как он ложился спать голодным и как они съезжали с квартиры посреди ночи – видимо, из-за просроченной арендной платы.

Уже в самом начале нашей совместной работы стало ясно, что эти переживания были весьма травмирующими. Самой разрушительной, похоже, была утрата ощущения стабильности и уверенности в будущем. Деньги стали для Боба синонимом безопасности, но в той же мере потеря безопасности стала синонимом неведения – ты не знаешь, откуда в следующий раз возьмется еда или не бросят ли тебя однажды мать и отец. Из его слов следовало, что родители никогда не пугали тем, что оставят его, но, так или иначе, в детстве он этого боялся.

Время и старания помогли нам с Бобом постепенно вскрыть эти годы депривации. Стресс, в котором оказались родители, все потеряв, превратил их в источник непредсказуемой угрозы, и Бобу рядом с ними казалось, что он ходит по тонкому льду. Исследование беспокойства и тревоги Боба привело нас к глубоко захороненным воспоминаниям и почти невыносимой эмоциональной боли. Его чувство безопасности было стреножено, и он верил, что деньги – единственное, что может его спасти. Помимо тревоги, однако, мы с Бобом нашли огромную подавленную ярость и яркие фантазии о мести.

На этом этапе Боб учился справляться с сильными эмоциями, которые он так долго отрицал, особенно с глубоким гневом. Работа продвигалась, и он становился все менее тревожным. Это продолжалось, пока однажды во время сеанса Воображение не стало рисовать перед ним картины мести отцу. Я посоветовал ему последовать за этими образами, и он описал, что видит и чувствует. От животного мучительного гнева, когда его пальцы смыкались на воображаемом горле, он перешел в тихую, почти мирную область, где не было ничего, кроме горя. Там не было слов, были лишь затянутые, словно в замедленной съемке, отрицательные движения его головы: нет, нет, нет . Тогда у него полились слезы, и он сказал: «Моя сестра… моя сестра».