Анастасия Пилипенко - Человек безумный. Самые распространенные психические заболевания - от первых опытов лечения до современных клинических случаев

Поэтикой безумия интересовались Джордж Байрон, Уильям Вордсворт, Эрнст Гофман и многие другие. Любопытство возникает, когда что-то очень близко тебе, откликается, и ты начинаешь искать это в окружающей действительности. Для романтизма, как противоположности классицизма, характерно индивидуальное своеобразие героев, чувства, противопоставленные окружающей действительности.

К примеру, в повести «Золотой горшок» Гофмана герой связывает реальный мир и фантазийный: «Лучше всего ему было, когда он мог один бродить по лугам и рощам и, как бы оторвавшись ото всего, что приковывало его к жалкой жизни, мог находить самого себя в созерцании тех образов, которые поднимались из его внутренней глубины». Автор иронично изображает обыденность, подчёркивая, что романтический идеал недостижим.

Известнейший литературный критик В. Соловьёв необычайно точно характеризовал творчество Гофмана:

«Существенный характер поэзии Гофмана… состоит в постоянной внутренней связи и взаимном проникновении фантастического и реального элементов, причем фантастические образы, несмотря на всю свою причудливость, являются не как привидения из иного, чуждого мира, а как другая сторона той же самой действительности, того же самого реального мира, в котором действуют и страдают живые лица, выводимые поэтом. …В фантастических рассказах Гофмана все лица живут двойною жизнью, попеременно выступая то в фантастическом, то в реальном мире. Вследствие этого они или, лучше сказать, поэт – через них – чувствует себя свободным, не привязанным исключительно ни к той, ни к другой области». Так, Гофман через своё творчество (а он не только писатель, но и музыкант, композитор, художник) пытался переосмыслить действительность, выразить свои эмоциональные переживания и искания в образных представления.

«Почему он называет шизофрению болезнью? Разве нельзя было бы с таким же успехом считать ее особым видом душевного богатства? Разве в самом нормальном человеке не сидит с десяток личностей? И не в том ли разница только и состоит, что здоровый в себе их подавляет, а больной выпускает на свободу? И кого в данном случае считать больным?» – отмечает Эрих Мария Ремарк в «Черном обелиске».

В Средние века церковь считала безумие наказанием, происками дьявола. Когда в Европе началась охота на ведьм, инквизиция предавала суду, сожжениям, пыткам и душевнобольных. Самым известным делом в истории человечества считается охота на салемских (сейлемских) (Салем – город на северо-востоке США, основанный английскими переселенцами в 1626 г.) ведьм, в котором пострадало около 200 человек.

Философ Мишель Фуко написал интереснейший труд «История безумия в классическую эпоху», основываясь на документах о сумасшедших XV века. Анализируя данные, Фуко отмечал, что уже тогда психически больных людей предпочитали изолировать от общества и увозили их на кораблях: «Такие корабли, заполненные сумасшедшими и перевозившие свой необычный груз из города в город, были на самом деле. В те времена безумцам ничего не стоило вести бродячий образ жизни. Города при первом удобном случае изгоняли их за пределы своих стен; и они так и скитались по отдаленным деревням, если только их не препоручали какой-нибудь группе купцов или паломников. Особенное распространение этот обычай получил в Германии; в Нюрнберге в первую половину XV в. было зарегистрировано 62 умалишенных; 31 человек был изгнан из города; за следующие пятьдесят лет, судя по дошедшим до нас свидетельствам, еще 21 человек не по своей воле покинул город – причем речь идет только о безумцах, задержанных муниципальными властями. Нередко бывало, что их передавали на попечение морякам: в 1399 г. во Франкфурте матросам поручают избавить город от безумного, который расхаживал по улицам нагишом; в самом начале XV в. какого-то невменяемого преступника таким же образом переправляют в Майнц. Случается, что моряки ссаживают на берег своих неудобных пассажиров раньше, чем обещали; подтверждением тому – история с франкфуртским кузнецом, которого дважды выдворяли из города и который оба раза возвращался обратно, покуда наконец его не доставили в Крейцнах, где он и осел. Должно быть, у причалов европейских городов часто можно было встретить такие «корабли дураков»… Безумец заперт на его борту, словно в тюрьме, побег из которой невозможен; он – всецело во власти реки с тысячью ее рукавов, моря с тысячью его путей, их великой переменчивости, не подначальной ничему. Он – узник, стоящий посреди самой вольной, самой широкой из дорог; он накрепко прикован к открытому во все концы света перекрестку. Он – Пассажир в высшем смысле слова, иными словами, узник перехода. И неведома никому земля, к которой причалит его корабль, – равно как не знает никто, из каких краев он прибыл, когда нога его ступает на берег. Нет у него иной правды, иной родины, кроме бесплодных просторов, пролегающих между двумя берегами, двумя чужбинами».