Симона Мацлиах-Ханох - Сказки обратимой смерти. Депрессия как целительная сила

Когда волк предлагает Красной Шапочке отпить из кувшина с бабушкиной кровью, он словно бросается вниз головой в бездонную глубину святейшего из табу; а так как, с нашей точки зрения, в данном случае волк является неразделимой, активной и необходимой, хоть и коварной, частью самой бабушки, то и акт, когда Красная Шапочка вынуждена заключить в себя бабушку, видится нам действием, подобным насильственному окунанию в купель: в судорогах извивается тело, легкие молят о воздухе, сердце заклинает о жалости, но вот опять все наполняется светом, возникает необъяснимое ощущение, что внутри родилось и поселилось что-то новое.

Красная Шапочка, пьющая кровь из сосуда женского табу, получает заложенную в глубокой древности способность к деторождению, а вместе с ней – всегда настигающую через постоянные промежутки времени малую смерть – женский месячный цикл; и большую смерть, которая в этом повествовании приняла форму кровожадного волка – депрессии, неизбежно ведущей к обновлению.

Красная Шапочка шагает по сказочным тропам с алым «сигнальным флажком» на голове; она несет на себе наружный знак, который свидетельствует о ее внутренней сущности: это девушка в начале своего полового созревания, в возрасте первой менструации, распускания бутонов женственности, первых проявлений готовности к деторождению. И вот, вооруженная тем самым пурпуром, воинственным и амбивалентным, словно пропитанным кровью (он и в самом деле – кровь), который, казалось бы, должен указывать на то, что она не пригодна для свиданий, а в действительности только привлекает к ней волчье внимание, она отправляется в женский шатер, расположенный в лесу [60].

Тот факт, что в поздних версиях сказки кажущийся невинным красный цвет шапочки приходит на смену запретному алому цвету бабушкиной крови, объясняется неравнозначным, двойственным, отношением патриархата, определяющего и формирующего культурные традиции, к самому явлению месячных кровотечений: с одной стороны, эта кровь считается нечистой, поганой, неприкасаемой, а с другой – свидетельствует о готовности к продолжению рода, которую необходимо реализовать. И в самой реализации скрываются противоречия: если следовать патриархальным законам, утверждающим право собственности отца/мужа на женщину, на кровь, на младенца и на имущество, то это «хорошая кровь», имущество, которое надо гордо выставить всем на обозрение наутро после первой брачной ночи. Если же эта готовность к оплодотворению может привести к ослаблению патриархальной гегемонии (к примеру, связи вне брака или не с целью продолжения рода), то это кровь, несущая зло, позорная тайна. В некоторых племенных общинах даже «чистая» кровь девственниц считалась опасной, таящей в себе угрозу, и поэтому с ней предписывалось обращаться с большой осторожностью – она вызывала страх и отвращение. Так, на юге Индии дефлорация перед первой брачной ночью входила в обязанности священника – брахмина (или брахмана), а в других сообществах эту функцию выполнял предводитель общины или знахарь – шаман. На острове Самоа девственную плевру разрывал сам муж с помощью палки или пальцем, обмотанным белой тканью, и при поддержке сочувствующей публики [61]. Этот загнанный в тупик образ – образ испуганного завоевателя – вовсе не остался где-то там, в тумане веков, за горами «примитивности».

Мишель Лейрис, французский писатель и этнолог, живший и творивший в XX веке и причислявший себя к последователям идей гуманизма, писал о себе, что чаще всего он склонен видеть женский половой орган как что-то грязное или как открытую рану. Это, по его словам, не делает его (орган) менее влекущим, пленительным, но делает его опасным, как все, источающее кровь, слизь или гной [62].

Еще одна деталь, которая из-за излишнего пуританства отсутствует в изложении братьев Гримм, но существует почти во всех, если не во всех, ранних версиях сказочного сюжета: прежде чем Красная Шапочка приближается к бабушкиной кровати, волк просит ее раздеться, и она безоговорочно выполняет его просьбу.

Подобно Инанне, вынужденной сбросить с себя одежду – символ избранности и принадлежности к богам – прежде чем спуститься в подземелье и предстать обнаженной, униженной и побежденной перед «теневой» частью своего личного «я», оказывается обнаженная Красная Шапочка беззащитной перед внутренним кровожадным хищником, и он без труда целиком проглатывает свою добычу.

Пожираемая тяжелой депрессией, Сильвия Плат записывает в своем дневнике: «Как будто меня живой положили на жертвенник – как будто я должна была опуститься на самое дно, перестать существовать, погрузиться в глубины непреодолимого ужаса, прежде чем я смогу встать и подняться» [63].