Так, стойте, Джона Лерер выступает на конференции по журналистике? У них что, кончились не-мошенники, которым есть что рассказать?
Джона Лерер отлично демонстрирует всю пустоту популярной бихевиоральной психологии: моральный урод пытается свалить все на когнитивные проблемы.
Он не доказал, что способен испытывать чувство стыда.
Власть быстро сменяется. Джону публично пороли в Твиттере, потому что он воспринимался как человек, злоупотребивший своими привилегиями. Но он уже лежал на полу, а люди все продолжали пинать его и поздравляли друг друга с удачным ударом. Речь завершилась вежливыми аплодисментами людей, находившихся с ним в одном помещении.
Среди сшибающей с ног волны оскорблений раздавались редкие призывы к гуманности; некоторые пользователи отмечали страшную несправедливость разворачивающихся событий:
Эм, Джона Лерер извиняется рядом с живой лентой Твиттера, где люди чморят его. Это же современный вариант публичной порки на центральной площади.
Джона Лерер живой человек. Мне сейчас максимально некомфортно открывать Твиттер.
Проступки Джоны Лерера значимы, но необходимость извиняться, стоя перед открытым на огромный экран Твиттером, кажется мне жестоким и нетрадиционным наказанием.
Но все это сошло на нет, когда кто-то твитнул:
А Джоне Лереру заплатили за это выступление?
«Конечно, нет», – подумал я.
А потом представители «Найт фаундейшн» ответили на этот вопрос.
Джоне Лереру заплатили 20 тысяч долларов за то, чтобы он выступил с речью о плагиате на ланче Найтов.
Хотел бы я, чтобы мне дали 20 тысяч долларов за то, что я скажу, что я лживый мешок с дерьмом.
И так до позднего вечера, пока, наконец, не появилось:
Журналистский фонд извиняется за выплату 20 тысяч долларов дискредитированному автору Джоне Лереру.
Джона прислал мне письмо. «Сегодня все прошло отвратительно. Я безумно сожалею».
Я отправил ему сочувствующий ответ. И сказал, что, думаю, стоит пожертвовать эти 20 тысяч долларов на благотворительность.
«Это уже ничем не исправить, – ответил он. – Мне нужно реалистично смотреть на происходящее. Не стоило вообще принимать это приглашение, но сейчас уже слишком поздно».
* * *
– Черт возьми, да ты даже извиниться не можешь, не пытаясь втиснуть речь в какие-то свои идиотские рамки, – сказал мне Майкл Мойнихэн за ланчем в нью-йоркском «Кукшоп». Он в изумлении качал головой. – Это было не извинение. Это просто какая-то вереница гладуэллианского дерьма. Он словно на автопилоте говорил. Словно робот: «Позвольте мне процитировать вот это исследование такого-то ученого». Все те слова, которыми он пытался описать свою нечестность. Словно ему на голову словарь упал. – Майкл сделал паузу. – О! – воскликнул он. – Мне тут кое-кто прислал сообщение. Мне показалось, что он слишком уж зацикливается. Но он указал мне на то, что Джона сказал: «Я солгал журналисту ПО ИМЕНИ Майкл Мойнихэн». Обожаю. Я сказал: «Да, понимаю, о чем ты». Он не солгал «журналисту Майклу Мойнихэну». Отличный языковой трюк. «Журналисту ПО ИМЕНИ Майкл Мойнихэн». «Что это за чертов сопляк?»
Майкл отрезал кусок от своего стейка. Факт остается фактом: это была великолепная сенсация. Это была та самая истинная журналистика, и что Майкл получил взамен? Несколько поздравительных твитов, которые, может, и дарят какой-то непродолжительный заряд дофамина или вроде того, но в остальном – ничего: 2200 долларов и закамуфлированное оскорбление от Джоны, если Майкл и его приятель были не слишком параноидальны в своих умозаключениях.
Майкл покачал головой.
– Мне от этой истории ничего не перепало, – сказал он.
На самом деле, все было еще хуже, чем ничего. Майкл заметил, что люди начали бояться его. Коллеги-журналисты. За несколько дней до нашего совместного ланча некий запаниковавший писатель – человек, с которым Майкл был едва знаком – выпалил ни с того ни с сего, что биографию, которую он написал, можно случайно заподозрить в плагиате.
– Как будто я выношу решение по таким вопросам… – сказал Майкл.
Нравилось это Майклу или нет, но из-за случившегося с Джоной в воздухе витал страх. Но Майкл не хотел становиться каким-то Великим Инквизитором, скитающимся по сельской местности, в то время как различные писатели один за другим признаются в своей вине и умоляют о прощении за преступления, о совершении которых он и не знал.
– Ты оборачиваешься и вдруг осознаешь, что ты во главе этой толпы с вилами, – сказал Майкл. – И ты такой: «Что, черт возьми, вообще делают здесь эти люди? Почему они ведут себя как варвары? Я не хочу иметь к этому никакого отношения. Я хочу просто убраться отсюда».
Читать дальше